История шестнадцатая: ЛЮБОВЬ

Тут дело такое: пошли мы с приятелями в баню. На дворе -июль, жара под тридцать, а нам попариться захотелось.
Василь Федотыч - старший в нашей компании. Классом раньше меня и Вовки Семенова школу окончил. И хотя все мы теперь на заслуженной, как говорится, пенсии, Василь Федотыч первенство держит. Важный, что генерал, лысый, как Котовский. Мы на счет лысины-то часто Василь Федотыча поддеваем. Мол, покинули умные волосы бедовую голову. А Василь Федотыч посмеивается. "Глупцы, - говорит, - по шестьдесят лет прожили, а того не понимаете, что лысина - лучшее средство от облысения. Вы вон над каждой волосинкой дрожите, а у меня полное даже спокойствие".
"То-то спокойствие, - смеемся, - раздулся ты, Василь Федотыч, что самовар. А нам по причине хлопот - и шевелюры, и фигуры сохранить удалось".
В бане, конечно, первое дело - попариться. Снять жар, веничком похлестаться. Вовка Семенов по этой части - бо-о-льшой специалист. Настои с собой разные прихватывает. И вот сидим мы на полке, а вроде и не в парной вовсе. Березой тянет, можжевельником. И на разные такие разговоры настраивает.
- Мне, - говорит Василь Федотыч, - внучку скоро замуж
выдавать.
- Это за кого же? - спрашивает Вовка Семенов.
- Да есть тут один. Предприниматель, так сказать. На БМВ
ездит, подарки дорогие дарит. Только не лежит что-то у меня к нему душа.
- Твоя душа, Федотыч, - смеется Вовка, - здесь, на полке, лежит.
Примеряешься к жениху, как к новым ботинкам. Только ведь не тебе в них ходить.
- Точно, - соглашается Василь Федотыч, - да ведь все равно
душа-то не лежит. И за внучку боязно.
- У меня, - говорит Вовка Семенов, - к браку свое отношение.
Любовь, братцы, не геометрия. В ней семь раз не отмеришь. И то, как пары семейные на земле складываются - одному Богу известно. Вот послушайте-ка одну странную историю.
В один год в гарнизон на Байконуре понаехало лейтенантов - прямо море. Рослые такие, красивые. Ну, ясное дело, семейным квартиры выделили. Холостых - в общежитие офицерское определили. А заведующим того офицерского общежития человек был, скажу я вам, очень строгий и с большими связями "наверху".За порядок как за охрану государственной границы спрашивал. Ну и за режим соответственно. Стукнуло одиннадцать - все: с девушкой в общежитие не зайдешь. Да и в нем не оставишь. Заведующий, словно Пуаро, комнаты все осмотрит, обнюхает. И никак лейтенантам подруг своих не уберечь.
В одной комнате как-то заперли девчонку в платяной шкаф. Не станет же заведующий по шкафам лазить! А он вошел и … к шкафу. Нюх прям собачий у мужика был. Дверцу открывает: девушка согнувшись стоит, за перекладину рукой держится.
- Вы что тут делаете? - спрашивает.
А она:
- Не видите что ли? В трамвае еду.
А он:
- Ну тогда предъявите билет или платите штраф за безбилетный проезд.
И выгнал девчонку. А лейтенанты наутро по выговору от начальника гарнизона получили.
- Суров, - покачал головой Василь Федотыч.
- Синяя Борода, - добавил я.
А Вовка продолжает:
- И жил в том общежитии видный такой лейтенант-ракетчик
Колька Золотарев. В столовой, где офицеры питались, приглянулась ему разбитная официанточка Варька Самсонова. И не просто приглянулась, а запылал Колька к ней любовью, словно ракетный двигатель.
- Да, - вздохнул Василь Федотыч, - когда-то и я так - с первого
взгляда…
- Вот-вот, - согласился Семенов, - с первого взгляда. Да только
взгляд-то, понимаешь, оказался односторонним. Он любит, а она - нет. "Если хочешь, - говорит, - давай за деньги встречаться".
Горевал лейтенант сильно. Да делать нечего. Чувство-то петлей
захлестнуло. Стал платить.
Как-то под Новый год наклюкался Колька Золотарев под завязку. А дело ведь молодое. Варьки ему нестерпимо захотелось. Позвонил, чтобы пришла. Да только как в общежитие-то попадешь в два часа ночи?
Решил Колька затянуть Варьку на третий этаж на веревке. Деньги хорошие пообещал. Та и согласилась.
Веревки, правда, не нашел -связал простыни. Вниз конец бросил.
- Прямо детектив какой, - встрял в рассказ Василь Федотыч.
- Мелодрама, - уточнил я.
- Да вы слушайте-слушайте, - призывает Вовка. - Дальше-то
интереснее будет.
Обвязалась, значит, Варька простыней, и Колька Золотарев ее потащил. Да только ведь он сильно выпивши был. От веса Варькиного быстро притомился.
И вот в половине третьего ночи общежитие просыпается от крика о помощи. Выбегают офицеры на улицу, глядь - Варька замерзшая на простынях висит. Аккурат между вторым и третьим этажами…
- Фу ты, черт, - ругнулся Василь Федотыч, - а Колька-то
Золотарев что ж?
- А он, - Вовка еле удержался от смеха, - в комнате возле
батареи спит. Говорю ж, сильно выпивши был. А как притомился - простынь с Варькой к батарее привязал, чтобы дух свой чуток перевести, да тут и отключился.
- Занятная история, - засмеялись мы с Василь Федотычем.
- Занятная, - согласился Вовка. - Только ночь та между небом и
землей сильно на Варьку повлияла. Много, видать, про Кольку Золотарева передумала. И влез он к ней в голову так, что не выбрасывается.
В общем, через месяц свадьбу они сыграли. Вот и пойми ее,
любовь-то. После всего, что случилось…
- Да, - согласился Василь Федотыч, - случай неординарный.
Соленый прямо случай. Пивко бы к нему не помешало.
- А что ж, - согласился я. - Лежит холодненькое в предбаннике,
нас дожидается.
Вышли мы из парной в предбанник - и за пивко с воблочкой. А Василь Федотыч и говорит:
-Расскажу, братцы, и я вам историю про любовь. Тоже, понимаешь, любопытная.
Случилось это в нашем танковом полку. Лейтенант Лешка Васильев задумал жениться. А на ком - не знает. Очень уж много кандидатур в уме держатся. Одна - подруга школьная. Другая - дочка влиятельного в Энске человека. И еще одна… Так, в автобусе случайно познакомились, а в душу запала.
Едет в отпуск домой - со всеми по очереди встречается. Вопросы наводящие задает. Оценивает, значит, кто лучше на роль жены подходит.
Первые две выйти замуж за Лешку не прочь, а третья знай себе похохатывает. Мол, я бы замуж выйти рада, только Леша - не награда.
И заводит это Лешку до крайности. Он ведь не будильник какой. Сто раз про чувства звонить не будет. А потому ей и говорит:
- Не знаю, - говорит, - о какой награде вы, милая девушка, здесь
поете, только и вы, замечу, не подарочек. Но я не буду здесь грубости рассыпать. Будьте уверены: Лешка Васильев по вам страдать не будет.
Вскоре вернулся он в часть. Можно бы уже и жениться: две-то девушки согласие дали, а Лешка - нет. Что-то его удерживает. Понять, правда, не может - что?
Ходит, как ежик в тумане. Выговор за опоздание на службу получил. Страдает, а признаться себе не может, что о той хохотушке мысли в голове бродят.
Сел как-то вечером письма девчатам писать. Двум написал, а потом и третьей. Так, мол, и так, хотя вы меня и оскорбили, зла на вас не держу. Дружбу нашу готов продолжить.
Отправил и ждет ответы. А когда отправлял, не совсем, видать, себя контролировал. Двум девчатам письма-то перепутал, конверты не так подписав.
Служит он дальше, а дома переполох. Бабушка дочки влиятельного человека, которой Лешка очень даже нравился, вместе с внучкой в родителям его пришла.
- А за что же, - говорит, - внучке моей такое унижение? Да она
и красавица у нас, и умница. А он?! Как он только мог такое сделать?
- Ладно, - говорит Лешкин отец, - я вас очень даже понимаю. И
приношу вам и вашей внучке всевозможные извинения.
Бабушка выслушала и эдак требовательно:
- Не нужны нам здесь ваши извинения. Дайте-ка лучше адрес
этой вот девицы, - письмом потрясает. - Мы ей вашего Лешу не отдадим.
А девица та, получив Лешкино письмо, другой предназначенное, тоже задумалась нешуточно. За живое взяло ее, что не одна она у Лешки, что есть у него альтернатива. И проклюнулось чувство в ее душе, словно цыпленок сквозь скорлупу. Письмо тут же примирительное написала. Такая вот, понимаете, загогулина получилась.
Тут Василь Федотыч отпил полбокала пива и смачно зажевал спинку воблочки.
- Ох, хорошо!
- Точно, - согласились мы с Вовкой, - хорошо. Да что дальше-то
было, Василь Федотыч?
- А что дальше? - хитро прищурился он. - Женился Лешка на
хохотушке. И вот сколько лет прошло с тех пор, а у них отношения, словно месяц медовый продолжается. Одно слово - любовь…
Славно мы посидели в тот день в баньке. И попарились, и пивка приняли, и поговорили. А что ж, про любовь и пенсионерам поговорить не зазорно. Такое уж это чувство - любовь…

История семнадцатая: ИСКАЛА МАТЬ НАГРАДУ СЫНА…

Награждение… Деликатная область кадровой работы, напрямую затрагивающая честь и достоинство людей. И еще - тщеславие. Ведь по количеству наград судят о заслугах человека. А значит: кому-то - известность и всеобщее почитание, кому-то - равнодушные взгляды и смешки в спину. Да и чего еще заслуживает офицер или солдат, вернувшийся с войны без орденов и медалей?! Вроде бы все правильно, справедливо, да только не придумали пока таких весов, которые бы четко определяли вес подвига на войне. Тысячи солдат, прошедшие горнило двух чеченских войн, вернулись домой так и не отмеченные государством. Причем, речь не о тыловиках, занимающихся обеспечением войск всем необходимым, которые, думаю, тоже имеют право на отличие. Речь о тех, кто ходил в атаки, крещен огнем и сталью, дыханье смерти рядом ощущал.
Заместитель командира мотострелкового батальона 245-го полка майор Владимир Гай, кстати говоря, необычайной храбрости человек - три раза ходатайствовал о награждении одного из своих мотострелков медалью "За отвагу". Командование части оформляло наградной лист и отсылало по инстанциям. А потом он возвращался. Кто-то наверху вдали от войны решал, что маловато подвигов совершил солдат. И лишь благодаря настойчивости офицера мотострелок заслуженную награду все-таки получил.
Вот это по совести! Да только немного "гаев" в Российской армии. Большинство командиров подразделений, оформив ходатайство перед командиром части о награждении солдата или сержанта, считают свою миссию выполненной. Но ведь знают же - как долог путь от ходатайства до награды! И что преград на нем встречается с лихвой! Порой незначительная техническая ошибка в оформлении наградного листа может служить поводом для отказа в награждении. Или косноязычие автора представления…Тут ведь тоже некоторые литературные способности нужны, чтобы и не наврать, и старших начальников в необходимости награждения убедить.
Такова реальность. Но, пожалуй, особенно не повезло тем ребятам, кто участвовал в первой чеченской кампании. На оформление представлений к наградам, да еще по установленной форме, у командиров и штабистов просто не хватало времени. А многие офицеры, видевшие подвиги своих солдат, погибли смертью храбрых, не успев сделать тысячи дел. В том числе - и написать ходатайства о награждении подчиненных…
Рядовой Алексей Луговской в 95-м воевал в 131 мотострелковой бригаде. Той самой, что понесла большие потери при обороне в Грозном железнодорожного вокзала. Служил он в разведроте капитана Олега Тыртышного. В январе в составе подразделения шел на выручку окруженным у вокзала мотострелковым батальонам. Однако на Комсомольской улице колонна попала в засаду. Боевики подожгли первую и последнюю боевые машины и принялись расстреливать из гранатометов зажатые меж домов танки и БМП. И все же расчет бандитов на легкую победу не оправдался. Алексей Луговской и его товарищи дрались ожесточенно, понимая, что их жизни в тот момент находились в их собственных руках.
Несколько боевых машин пехоты (на броне одной из них сидел и Луговской) сумели вырваться из западни. Несмотря на огонь боевиков, они вновь попытались пробиться к вокзалу, однако почти все улицы оказались забиты сожженной техникой. Пришлось повернуть назад…
В конце января 95-го разведывательную роту, ожидавшую пополнение, вывели на окраину аэропорта Северный. Вместо погибшего капитана Олега Тыртышного обязанности командира временно исполнял старший лейтенант Валерий Данилов. Офицеры расположились в небольшом вагончике, стены которого были густо прошиты автоматными очередями. Солдаты рядом - в большой палатке.
Разведчики приводили себя в порядок, пополняли боезапас. Их больше не бросали в бой. По словам одного из офицеров штаба бригады, - берегли. Очень уж многое испытали молодые парни за минувшие дни. Им нужно было прийти в себя и хоть немного отдохнуть.
По горячим следам офицеры писали ходатайства о награждении подчиненных. Среди тех, кого просили представить к самой почитаемой в войсках медали - "За отвагу" - был и Алексей Луговской. В том далеком январе я побывал в разведроте и услышал много добрых слов о солдате-разведчике как от старшего лейтенанта Валерия Данилова, так и от заместителя командира роты по воспитательной работе лейтенанта Сергея Кравцова. Тогда же сфотографировал Алексея Луговского в десантном отделении БМП. Этот снимок был помещен на страницу еженедельника СКВО "Военный вестник Юга России", а в короткой текстовке упоминалось о представлении храброго солдата к медали "За отвагу"… Вышла газета 17 февраля. В этот день Алексею исполнилось 20 лет. Простое совпадение! Но сослуживцы, поздравляя товарища, посчитали совпадение счастливым. "Считай, Леха, что медаль у тебя уже есть…"
Прошло семь лет. Алексей Луговской давно уволился в запас. В звании старшего сержанта служит в милицейском взводе вневедомственной охраны в городе Таганроге. Заочно учится на пятом курсе Ростовского юридического института. Заслуженную награду он так и не получил. Сначала ждал, надеялся. Теперь не ждет. И только мать солдата - Наталья Николаевна - не может с этим смириться. "Мой сын побывал в аду, - говорит она, - награду заслужил честно. И я хочу, чтобы он ее получил".
В 1996-ом она обратилась с письмом к командиру 131 мотострелковой бригады с просьбой помочь отыскать награду сына. Ответа не последовало. На следующий год вновь пишет ему, оправдывая невнимание тем, что "письмо, возможно, не дошло". На этот раз посылает письмо заказное. И вновь никакого ответа. Лишь в 1998 году на запрос Таганрогского военкомата командование соизволило ответить, что рядовой Алексей Луговской среди награжденных не значится.
Возможно, кто-то другой после такого ответа и отступил бы, но Наталья Николаевна во что бы то ни стало решила добиться справедливости. "Какие еще нужны подтверждения? - недоумевает она. -Вот вырезка из окружной газеты с упоминанием, что Алеша представлен к медали "За отвагу". Вот копия его служебной характеристики, где тоже говорится об этом. А подписал характеристику - старший лейтенант Валерий Данилов. Тот самый, кто и оформлял наградной лист. Наконец, есть свидетель, воочию видевший оформленное представление. Это рядовой Игорь Хоров, бывший в январе 95-го истопником в офицерском вагончике. Он первым и сообщил своему другу приятное известие".
Обо всем этом мать солдата написала в главное управление кадров Министерства обороны России. В Таганрогском военкомате ей сказали, что все представления шли через ГУК. Возможно, там что-то знают о затерявшейся медали.
В декабре 2001 года начальник 2 отдела 3 управления ГУКа С.Бурмистров ответил Наталье Николаевне, что по их данным наградной материал на рядового Алексея Луговского в главное управление кадров не поступал. И установить причину, по которой он не был оформлен, не представляется возможным.
Прочитав ответ, Наталья Николаевна села за письмо командующему войсками СКВО (в тот период им был генерал-полковник Геннадий Трошев). "Вы все видели своими глазами, что было в тот период в Чечне, и знаете, какой болью и кровью все это отразилось в материнских сердцах. Не только мой сын заслуживает награду, но и все ребята, которые прошли через тот ад и остались живы. Сегодня они забыты и вычеркнуты из истории России. У меня одна надежда на вас. Помогите! Хотела написать и Владимиру Владимировичу Путину, но, наверное, не решусь… Очень надеюсь на Вашу помощь нашей скромной семье…"
Генерал-полковник Трошев, прочитав письмо, дал поручение разобраться и помочь солдату найти награду.
Таким образом, копия письма Натальи Николаевны попала и в мои руки. Того самого военного корреспондента, кто впервые упомянул о представлении рядового Алексея Луговского к медали "За отвагу".
Признаюсь, для меня не существует вопроса: представлялся Алексей к награде или нет? Точно знаю, что ходатайство перед командиром соединения было. Мне показывал его лейтенант Сергей Кравцов. А старший лейтенант Данилов, рассказывая о храбром разведчике, был убежден, что высокую награду Луговской заслужил и получит.
Что же случилось? Представление не попало в соответствующие инстанции? Произошел грубый бюрократический произвол?
На запрос управления кадров СКВО из штаба 131 мотострелковой бригады пришло официальное письмо, в котором утверждается, что рядовой Алексей Луговской командованием бригады к государственным наградам не представлялся. Так через 7 лет после случившихся событий вдруг выяснилось, что все дело не в неразберихе, царившей в январе 95-го в Грозном. Не в чьем-то бюрократическом произволе, а в "нормальном порядке вещей": ходатайство либо не прошло аттестационную комиссию ( если, конечно, рассматривалось ею вообще), либо было отклонено командиром соединения.
Этот ответ трудно принять и почти невозможно объяснить логически. Если не представлялся, то почему об этом стало известно только сегодня? Почему нельзя было об этом честно сказать солдату перед увольнением в запас или написать матери в 1996-м или в 1997-м годах, отвечая на ее письма? Наконец, почему ставший командиром роты Валерий Данилов упомянул о представлении рядового Луговского к медали "За отвагу", когда писал на него служебную характеристику, необходимую для поступления на службу в органы МВД? К тому времени (май 1995 года) результат рассмотрения ходатайства должен был быть уже известен. Представления-то военнослужащих к медали "За отвагу", как уточнил старший офицер наградного отдела управления кадров СКВО Виктор Еременко, оформляются в месячный срок после совершения ими героического поступка. А к моменту увольнения прошло почти пять месяцев!
Позволю себе усомниться и в объективности ответа командования майкопской бригады. Оно констатирует факт отсутствия представления, но не отсутствия заслуг солдата-разведчика перед Родиной. Скорее всего представить солдата к награде в срок у них просто не дошли руки, что вполне можно объяснить объективными причинами, связанными с большими людскими потерями бригады. Объяснить, но не оправдать…
Весь 1995 год вошел в историю Российской армии, как год больших потерь и неразберихи. И не случайно в управление кадров СКВО до сих пор ежегодно обращаются по 15- 20 участников первой чеченской кампании, разыскивающих свои награды. Кстати говоря, в этом отношении вторая чеченская кампания выгодно отличается от первой. В управлении кадров округа создан компьютерный банк данных на всех представленных к наградам. Таковых сегодня около 22 тысяч человек. Более 17 тысяч - свои награды уже получили.
Каков же выход из возникшей ситуации?
-Командованию 131 мотострелковой бригады надо оформить на Алексея Луговского новое представление к награде, - считает начальник наградного отдела управления кадров СКВО полковник Жук.
Но командование бригады не захотело оформлять наградные документы заново. Вот и получается, что надежда матери солдата найти его награду - призрачная.
Забыли или не посчитали нужным представить ее Алешу к медали "За отвагу". А ходатайства командиров, воевавших вместе с ним в январе в Грозном - не в счет. И свидетельства очевидцев тоже. Ведь не существует весов, которые бы четко определяли вес подвига на войне. Зато неразберихи в Чечне и тогда, и сейчас - предостаточно. И награжденных лишь за то, что побывали в районах боевых действий - тоже. Нет, не на экскурсиях, конечно, но и не в бою. Но как ни странно, им и представления оформлялись вовремя, и награды приходили без задержек. Даже ордена…Выходит, это им сегодня народное уважение и слава? А рядовым пахарям войны - равнодушные взгляды да смешки в спину? Не справедливо это. И если честно: за Россию обидно…
2001 год

История восемнадцатая: МОЛИТВА

Зимним холодным вечером Виктор Кузьмич Пенкин получил неожиданное известие. Теща с Украины сообщила о болезни и просила приехать.
- Маша, - позвал Виктор Кузьмич жену, пившую на кухне чай. - Маша, твоя мама больна, - вздохнул, чувствуя тяжесть сообщения. - Просит нас приехать.
Маша, пробежав глазами наклеенные на бланк строки, подняла на мужа готовые задернуться туманом карие глаза.
- Пенкин, - произнесла она тихо, - что же ты стоишь?
Виктор Кузьмич вздрогнул, услышав вместо сочного звонкого голоса шепот человека, у которого внезапно подскочила температура.
- Пенкин, нам надо срочно собираться.
Виктор Кузьмич любил жену самозабвенно. Ради нее был готов на все. Но еще он любил порядок и не терпел поспешных решений.
- Маша, - начал он осторожно, опасаясь пролить мысль как воду из стакана. - Машенька, на улице зима. Гололед. А до мамы, дай Бог ей здоровья, полтыщи километров.
- Ну и что? - раскрасневшаяся жена встала из-за стола, поправила пояс зеленого бархатного халата, подаренного мужем к Международному женскому дню.
- Причем здесь расстояние, когда моя мама больна?
Виктор Кузьмич сглотнул слюну и почувствовал, что все его аргументы присохли к горлу, как бинт к ране. Маленький и худой, он не мог возражать рослой и полной жене. Особенно, когда она подходила вплотную, обдавая жаром своего большого тела.
- Хорошо, - только и ответил Виктор Кузьмич. - Давай собираться.
Выехали утром. Еще замерзшее солнце не показалось из-за горизонта, а бежевая "Таврия" Пенкина намотала на колеса не один десяток километров.
Дорога порой напоминала настоящий ледяной каток. И тогда "Таврия" ползла, как улитка. При каждом юзе сердце Виктора Кузьмича улетало в пятки. И он с тоской начинал думать о тех сотнях километров, которые предстояло преодолеть.
Думал он и о том, что машина загружена под завязку. И если вдруг занесет нелегкая в заснеженный кювет, выехать будет чрезвычайно трудно. Правда, как человек предусмотрительный, Виктор Кузьмич прихватил с собой лопату и большой полиэтиленовый мешок чернозема, с осени приготовленный им для высадки рассады. Только поможет ли это? Сберег бы Бог от всяческой напасти!
Тут на ум Пенкину пришла молитва, которую его мать читала всякий раз перед дальней дорогой. Он обрадовался ей как радуется ребенок материнскому прикосновению. Прочитал мысленно, подивившись, что не уча, вспомнил все слова. Успокоился. Почувствовал легкость на сердце.
Под вечер были на месте. Теща, слабо надеявшаяся на приезд дочери с зятем, очень обрадовалась. Ей и впрямь требовалась помощь. Поэтому пробыли Пенкины на Украине целую неделю. А когда пришло время возвращаться в родной Энск, душа их сияла радостью исполненного долга.
Выехали опять же утром. Машина шла легко. В багажнике лежали теперь лишь мешок с землей да лопата. Впрочем, дело не в грузе. Дорога домой всегда кажется легче и короче. Но какое-то тревожное предчувствие мешало радоваться возвращению. Будто что-то забыли, не сделали. У Виктора Кузьмича засосало под ложечкой.
- Маш, - тронул рукой дремлющую жену. - Документы проверила?
- Проверила, а что? - сон отпустил ее веки.
- Предчувствие, понимаешь, какое-то…
- Да ну тебя, - жена махнула рукой, - вечно мучаешься сомнениями. За дорогой лучше следи.
Пенкин до белизны в пальцах сжал руль. Но тревога, как отшельник бродившая по душе, все усиливалась. Когда же "Таврию" остановили на украинско-российской границе, Виктор Кузьмич пережил нервный озноб.
Но пограничники были настроены доброжелательно. Проверили документы, пожелали счастливого пути. Затем к машине подошел толстогубый таможенник с длинными казацкими усами.
- Ну, что везем с неньки Украины? - вяло поинтересовался он.
- Ничего, - ответил Виктор Кузьмич и пожал плечами. Мол, что с Украины теперь возьмешь? В России-то жизнь побогаче.
- Ничего? - не поверил толстогубый и покрутил пальцами кончик правого уса. - Откройте-ка багажник.
В полупустом багажнике он потрогал руками лопату и взялся за полиэтиленовый мешок.
- А здесь что?
- Здесь? - переспросил Пенкин. - Земля.
- Земля? - лицо таможенника приняло глубокомысленный вид.
- Ну да, - подтвердил Виктор Кузьмич, - чтоб под колеса подсыпать, если застряну.
- Так, - что-то соображая, толстогубый стал вить веревки из своих пышных усов. - Это что ж, - произнес наконец, - дожили до того, что москали стали мешками вывозить нашу украинскую землю? Нет, вы видите! - призвал он на помощь своих товарищей. - Вы видите, как наш знаменитый чернозем, за который некоторые страны готовы платить валютой, вывозят в Россию?
Пенкин оторопел.
"Вот оно, - льдинкой всплыла мысль. - Случилось! Знать, не обмануло предчувствие-то!"
- Да бросьте вы, - решительно возразил таможеннику, - наша в мешке земля, российская. Неделю назад в Украину завез.
- А чем, гражданин, докажете, - не унимался толстогубый. - Может, у вас документ какой есть?
- Есть, - подтвердил Пенкин. - Декларация, - протянул согнутый пополам листок таможенику. - Видите, черным по белому здесь написано, когда пересек границу.
- Да, - изучил документ таможенник, - что пересекли - верю. Но про землицу-то нашу ни слова!
- Нашу, нашу землицу, - поправил Виктор Кузьмич, вскипая, - Из России она! Из моего огорода!
- Нет, - побагровел таможенник, - чернозем украинский. И вывезти его я не дам!
Дело приобретало неприятный оборот.
"Оно конечно, - размышлял Пенкин, - можно и сдаться, высыпать землицу и всех делов. Но как быть с принципами? Как землю российскую этому нахалу отдать?"
- Вот что, уважаемый, - стараясь сохранять спокойствие, сказал Виктор Кузьмич таможенику. - Ничего запрещенного я не везу. Ну где, скажите, написано, что я не могу ввезти и вывезти свою землю? Не знаете? Значит, и задерживать меня не имеете права.
В этот момент к ним подошел старший таможенного поста.
- Ты что, дурак, на политический скандал нарываешься? - шепнул на ухо толстогубому.
Пенкин не слышал слов, но заметил, как тот изменился в лице и его пышные усы обвисли.
- Я, гражданин, извиняюсь, - обратился подошедший уже к Виктору Кузьмичу , - вы, конечно же. Свободны. Только прошу вас больше такого странного груза с собой не брать. Земля, понимаешь, как планета, - на всех одна. Но на границе к ней отношение особое. Политическое, можно сказать, отношение!
…Долго после таможни Пенкин приходил в себя. Притихла даже жена, ошеломленная случившимся.
- Нет, ты представляешь, - изливал горечь Виктор Кузьмич. - груженый едешь - без слов пропускают. Пустой - к земле придерутся. Ну почему так, Маш?
Маша молчала. И вдруг внезапная догадка молнией озарила мозг. Молитва! Он не прочитал перед отъездом молитву!
И тотчас губы Виктора Кузьмича самопроизвольно растянулись в улыбке. И тревога, отшельником бродившая по душе, исчезла…

История девятнадцатая: ПОДВИГ НА ВЕСАХ ЧИНОВНИКА

В очередной раз Совет ветеранов Советского района Ростова-на-Дону решил обратиться к Президенту России Владимиру Путину с просьбой о присвоении фронтовому летчику Ивану Митрофанову звания Героя Российской Федерации. Может быть, 60-летие разгрома гитлеровцев на Волге поможет обратить внимание первого человека страны на активного участника Сталинградской битвы. С 1945 года он не может получить высокую государственную награду. Затерялось где-то в недрах Министерства обороны представление к ней, хотя сам факт решения командования о награждении Ивана Никитовича Звездой Героя и сегодня подтверждают очевидцы-фронтовики. На пути вновь оформленных представлений встал чиновник. И нет для него в России ни управы, ни суда.
Ивану Никитовичу Митрофанову уже за восемьдесят. И грудь полна орденов. Все-таки войну прошел от звонка до звонка. И Москву защищал, и Сталинград… 370 боевых вылетов совершил, не потеряв безвозвратно за всю войну ни одного самолета. А за один вылет, когда 8 августа 1943 года Митрофанов единственный из полка пробился к станции Мга и разбомбил десятки фашистских эшелонов, дивизии было присвоено почетное наименование Мгинской. Случай уникальный даже в истории Великой Отечественной. По сути поводом для присвоения авиадивизии почетного наименования послужили действия всего лишь одного бомбардировщика. Видимо, неожиданно высокой оказалась их эффективность, раз руководство страны пошло на беспрецедентный шаг. Только вот вспомнив о дивизии, оно забыло про прославивший соединение экипаж. Ни Митрофанов, ни его подчиненные не получили за ту бомбардировку никаких наград.
- Мы тогда о наградах-то не думали,- делится воспоминаниями Иван Никитович. - К тому же в дальней авиации награждали не за одну удачную бомбардировку, а за несколько. Такой был приказ…
Что верно, то верно. Вот и ветеранские организации Ростова-на-Дону и области, ходатайствуя ранее о награждении Митрофанова высшей наградой страны, не фокусировали свое внимание только на событиях августа 1943 года. Они руководствовались приказом наркома обороны № 294 от 8 октября 1943 года, согласно которому личный состав авиации дальнего действия представлялся к званию Героя Советского Союза за 120 успешно выполненных бомбардировок в тылу врага в пределах временно оккупированной территории СССР; за 30 успешных бомбардировок военных и промышленных объектов на территории противника; за 15 бомбардировок Берлина. На счету летчика Митрофанова 40 успешных бомбардировок различных объектов в Германии и 125 бомбардировок фашистов на оккупированных территориях СССР.
Даже простая арифметика на основе данных из личного дела фронтовика и из приказа наркома обороны подтверждает, что высшую награду Родины Иван Никитович заслужил. Все нормативы им перевыполнены. И именно исходя из этого, не вдаваясь в детали того или иного боя, когда объективность в оценках за давностью лет соблюсти трудно, Ростовский-на-Дону совет ветеранов Советского района в 1996 году возбудил ходатайство перед Президентом России о присвоении гвардии подполковнику в отставке Митрофанову звания Героя Российской Федерации. Поддержал его и бывший в 1996 году командующим войсками Северо-Кавказского военного округа, а ныне - начальник Генерального штаба Вооруженных Сил России генерал армии Анатолий Квашнин. 30 апреля того же года он подписал соответствующее представление.
Были ли нарушены при этом какие-либо инструкции? В военкомате Советского района Ростова-на-Дону любые нарушения исключают. Закон и процедура соблюдены. Представление на Митрофанова к званию Героя России обосновано и прошло многочисленные инстанции. Каждая приведенная в нем цифра боевых вылетов имеет документальное подтверждение.
Почему же тогда представление не реализовано? Причина, увы, типичная для России. На пути его встал всемогущий чиновник. И не объехать его теперь, ни обойти.
У чиновника несколько имен и лиц. А вот ощущение такое, что это один человек, измученный обращением "низов", так и норовящих урвать у государства то наград, то денег. И надо ему во что бы то ни стало устоять. Он ведь тоже защитник Москвы, хоть и своеобразный.
Представление на Митрофанова в 1997 году вернулось в Ростов-на-Дону. Главком ВВС генерал армии Петр Дейнекин отказался его подписывать. А о причинах отказа известил Ивана Никитовича 2 апреля того же года заместитель начальника управления (какого - не понятно) Г.Немчиков. Он сообщил, что по указанию комиссии по государственным наградам при Президенте России наградной материал к присвоению звания Героя Российской Федерации за подвиги во время Великой Отечественной войны рассматривается лишь при наличии оформленных в то время представлений. В Центральном же архиве Министерства обороны представление к звезде Героя на Митрофанова не обнаружено.
Что ж, когда речь идет о конкретном подвиге, возможно, такой подход справедлив. Но ведь ветеранские организации изначально отказались оценивать отдельные боевые вылеты летчика Митрофанова. К тому же, их ходатайство - нормальный отклик на обращение однополчан, командования полка и дивизии, в которых когда-то Иван Никитович служил. И вот ведь что любопытно: однополчане Митрофанова единодушно утверждают (читаю письменные свидетельства), что представление есть. Вернее, должно быть. В июне 1945 года заместитель командира авиадивизии полковник И.Березин перед строем 33-го гвардейского бомбардировочного полка официально объявил, что командование соединения приказало оформить на Ивана Никитовича наградной лист для представления его к званию Героя Советского Союза. А в то время, как известно, приказы исполнялись четко.
Даже странно, что не удалось ничего обнаружить в Центральном архиве Министерства обороны.
Впрочем, с центральными архивами Ивану Никитовичу явно не везет. В 1945 году во время планового полета на его самолете отказали двигатели и пришлось садиться на вынужденную. Машину Митрофанов, как обычно, спас, а вот себе при ударе о землю сломал левую ногу. В 1980 году комиссия ВТЭК потребовала от фронтовика подтверждение той давней травмы. Он, понятно, в архив. Но на его запрос Военно-медицинский музей Министерства обороны, в котором хранятся подобные документы, сообщил, что сведений о Митрофанове в поступивших на хранение документах госпиталя нет. Спасибо, в личном архиве Ивана Никитовича нашлась старая госпитальная справка, а в ней черным по белому: перелом был, и лечили его с 19сентября 1945 года по 23 января 1946-го.
К слову, лечить-то лечили, да не вылечили. Кость срослась неправильно и сейчас частенько беспокоит ветерана. Без палочки он уже не рискует выходить из дому. И хотя Иван Никитович по-прежнему старается не терять оптимизма, в последнее время явно погрустнел. Обида на несправедливость и чью-то неряшливость мучит. Ну разве виноват он в том, что где-то не сработал клерк, и нужные бумаги не дошли до архивов? Разве совершенное и перенесенное им не имеет других подтверждений?
Тут, наверное, уместно подчеркнуть, что не сам фронтовик инициировал вопрос о восстановлении исторической справедливости (он-то как раз испытывает неловкость, что приходится говорить о своих заслугах). Все произошло на встрече боевых друзей в Твери в день 50-летия Великой победы. Однополчане, впервые собравшиеся после войны вместе, до того дня были убеждены, что их друг и сослуживец, лучший боевой летчик полка Митрофанов - Герой Советского Союза.
- Да ты, Вань, разыгрываешь нас,- не верили поначалу однополчане.- Доставай Звезду! Перед строем же объявляли…
Но доставать было нечего. И задумали тогда фронтовики решенное командованием в сорок пятом осуществить. Правда, им и в головы не пришло, что к Берлину в войну было прорваться легче, чем сегодня к президенту. Чиновничий бастион разбомбить ходатайствами и обращениями не под силу даже прославленным асам. В нем своя система жизнеобеспечения, годами выверенное взаимодействие. Причем, куда бы различные лица и организации не обращались по поводу награждения Митрофанова, ответы дает одна и та же структура - кадровая. Пишут ветераны в Госдуму - отвечают кадровики. Пишут начальнику Генерального штаба Квашнину - снова они. И вместо главного военного прокурора, и вместо президента…
Начинаются отписки обычно со слов: "Ваше письмо, адресованное туда-то, по поручению рассмотрено…" Заканчиваются - отказом. А в обоснование - ссылка на то, что оформленного на Митрофанова в годы войны представления к званию Героя Советского Союза в Центральном архиве МО не обнаружено.
Недоумевают ветераны. Ведь были же случаи, когда высокое звание присваивалось боевым летчикам и без оформленных на войне представлений. Об одном из них писала газета "Красная звезда" №156 от 13 июля 1995 года. Материал назывался "Спустя 54 года подвиг балтийских летчиков оценен по достоинству". Речь - об экипаже бомбардировщика младшего лейтенанта Петра Игашова, совершившего в одном бою два тарана - воздушный и наземный. Экипаж погиб, причем, подвиг летчиков достойным образом отмечен не был. К нему возвратились только в шестидесятые годы. Ветераны части, рабочие и школьники Даугавпилса, нашедшие останки балтийцев, стали добиваться присвоения погибшим звания Героев Советского Союза. Однако восторжествовала справедливость уже после распада СССР. Лишь в 1995 году младший лейтенант Петр Игашов и его боевые друзья стали Героями Российской Федерации (посмертно).
Выходит, есть примеры, когда чиновники все-таки обходятся без архивных представлений. К тому же, ссылки некоторых из подписавших отказы В.Подустова, Г.Немчикова, А.Белкина, Н.Апалькова, Н.Радула на, якобы, запрещение комиссии по наградам при Президенте РФ рассматривать "свежие" представления к высшей награде Родины за подвиги в Великой Отечественной войне, сомнительны. Вот что ответила 23 января 1997 года Ивану Никитовичу начальник управления Президента Российской Федерации по наградам Н.Сивова: "Уважаемый Иван Никитович! На Ваше письмо, поступившее из Главной военной прокуратуры, сообщаем, что вопросы награждения государственными наградами за боевые заслуги в годы Великой Отечественной войны рассматриваются только по представлению Министерства обороны Российской Федерации.
В связи с этим Ваше письмо о присвоении Вам звания Героя Российской Федерации за боевые отличия в годы Великой Отечественной войны направлено в Главное управление кадров и военного образования Министерства обороны. О результатах рассмотрения Вам будет сообщено дополнительно Минобороны России".
И ни слова о каких-либо запрещениях или "отсутствии наличия в архивах". Зато Главное управление кадров не забыло об этом упомянуть. Оно, конечно же, ответило фронтовику… Очередным отказом…
Затянувшаяся борьба за восстановление исторической справедливости тяготит ветеранов. Но особенно трудно она дается самому Ивану Никитовичу. Стало пошаливать сердце. Вынужден чаще обращаться к врачам. Возможно, будь его воля, он бы вернул все назад, попросил однополчан отказаться от благородного намерения. Но сейчас, когда события завертелись, Митрофанов уже не в силах вырваться из их круговорота. Он тоже пишет, тоже обращается, доказывает. Парадокс же ситуации в том, что положительное решение вопроса больше нужно даже не ему, ветерану. Жизнь Ивана Никитовича, в конце концов, удалась. То же самое может случиться и с нынешними защитниками Отечества в Чечне, на границе. Да и случается уже! А им, рискующим ради Родины жизнью, важно знать, что ратный подвиг во имя России не останется незамеченным. Что мнение десяти чиновников не перевесит мнения десятков и сотен людей, ходатайствующих о признании реальных боевых заслуг.
Обиднее всего, что окончательные решения по наградам зачастую принимают как раз те, кто в настоящие атаки не ходил. Не зная войны и цены подвига, им трудно поверить в то, что и через 50 лет можно представить кого-то к званию Героя за настоящие заслуги…
2003 год

История двадцатая: Д Р У Г

Выпивал Сережка Макаров мало. По праздникам там, за встречу. И всегда меру знал, Чтоб, значит, выпить и человеком остаться. А тут, как из управления кадров вышел, ноги сами в пивбар понесли. Выпить захотелось, забыться.
Но нет, взял только пива холодненького два бокала. Чтобы огонь в душе потушить. А то жжет нестерпимо огонь, все чувства в ярость переплавляет.
- Эй, прапорщик! - потянул кто-то Макарова за рукав. Ха, Вовка Пузырев! Вместе в Грозном в девяносто пятом воевали.
Загорелый стоит Пузырев, улыбающийся. Смоляные кудри как лианы вьются.
-Не узнал, что ль, - Сережке подмигивает. - Как на картину в музее пялишься.
- Что ты, Вовка! Узнал! Давай за встречу, а?
- А что ж, - соглашается Вовка. - В такую жару холодненького не помешает. Под него и беседа что песня льется.
Выпили. Фисташками солеными горечь пивную разбавили.
- Как живешь-то, - спросил Пузырев. - Выше двух звездочек вдоль погон, вижу, не поднялся?
- Не, - отвечает Сережка. - Сейчас, может, вообще уйду. Люди, понимаешь, вконец оскотинились. Ни просьб, ни боли чужой не понимают.
- Э-э, - протянул Вовка Пузырев. -Да у тебя душа не на месте. Расскажи! Может, и помогу чем…
- Поможешь иль нет, - вздохнул Макаров, - а все равно расскажу…
Месяца два назад получаю от матери письмо. Обычно страничку писала, а тут три. Насторожился. И чем больше читал, тем сильнее строчки ровные в глазах прыгали. Дрожь, поверишь ли, руками овладела. Мать ведь впервые о жизни своей тяжелой правду писала.И как-то неожиданно это было. На нее не похоже… А в конце просьба: "Сереженька! После смерти Васи никак не можем оправиться. Прошу: переводись служить домой. Поддержи нас…"
Сердце, знаешь, как обручем стянуло. Вася, брат старший, вспомнился. Да я тебе о нм рассказывал…
- Помню, - качнул головой Пузырев, - он ротой десантников в девяносто пятом командовал.
- Да, - вздохнул Сергей, - командовал…
Так вот, хотя и квартира у нас здесь хорошая, а просьбу матери моей жена Иринка поддержала. Пошел я тогда по инстанциям. Личные встречи, думал, лучше бумаги о человеке и его проблеме скажут. Ошибся. Люди меня не услышали. Я им ситуацию обрисовываю, а они бумажки, справки разные требуют.
- Обычное дело, - согласился Пызырев.
- Да, но можно ведь и иначе. Я же не на вышестоящую должность прошусь, - голос Сергея как подстреленный жаворонок, затрепетал и камнем упал вниз. - Я на любую согласен, - сказал еле слышно. - Понимаешь, на любую…
- Да, - Пузырев покачал головой, - ты, Серега, совсем не изменился. Все при социализме живешь. Глаза раскрыть боишься. А я уверен, что проблема решаема. Бумажки, которых не хватает, всегда другими заменить можно. Хрустящими, - сделал он выразительное движение пальцами. - Врубаешься?
Макаров усмехнулся.
- Давно врубился. Только ведь хрустящие бумажки иметь надо. А когда зарплату по три месяца не платят…
- Стоп! - оборвал друга Пузырев. - Это я уже слышал. Сочувствую, но не принимаю. А знаешь, - он задумался, - ты в управление кадров ходил?
- Ходил.
- И что?
- А все то же, - вздохнул Сергей. - Полковник там есть один. Лицо, знаешь, как поганка - бледное.
- Сидоров, что ли?
- Сидоров, - подтвердил Макаров. - Список справок дал, которые собрать надо. И намекнул, что если дело не подмазать - с места не сдвинется. А до Энска-то, ой как далеко…
- И все? Больше ничего не сказал?
- Нет, - мотнул головой Макаров. - Но у меня такое ощещение, что я ему не показался.
Пузырев, отхлебывавший пиво, прыснул от смеха. Лицо его покраснело, а на глаза набежали слезы.
- Серега, ха-ха, - прикрыл Пузырев рот рукой, сдерживая смех. - Ты что серьезно? Серьезно хотел "показаться"? - смех мешал Вовке говорить. - Ты, стриженный как новобранец… С ямочками на щеках…
Макаров обидчиво передернул плечами.
- А что тут такого? Ну, с ямочками…
- А то, - Пузырев справился, наконец, со смехом, -солидности в тебе нет, Сереженька. Тебе ведь двадцать пять скоро?
- Двадцать шесть.
- Пусть двадцать шесть. А ты сравни себя и…- Пузырев поискал глазами подходящую кандидатуру, - и вон того парня, - показал в окно, -который из иномарки вылезает. Он ведь младше, а как себя подает! Словно центр Вселенной! Вот он, будь уверен, вопросы решает быстро. И наверняка пороху в армии не нюхал.
- Э-э-э, - протянул Макаров, -была охота…
Слова Пузырева ранили, и все же Сергей понимал: друг прав, солидности ему не хватает.
А Вовка меж тем все говорил, сравнивал, хохмил. И это странным образом успокаивало. Даже встреча с полковником в управлении кадров не воспринималась теперь трагически.
- Вот что, -подвел черту Пузырев. - Я, Серега, тебе помогу. Вернее, попробую помочь. Давай-ка через неделю созвонимся. Расскажешь, что получилось.
И он протянул Макарову визитку:
- Пока.
- Вовка, - попытался удержать друга Сергей, -подожди. Мы же про тебя-то не поговорили. Ведь сто лет не виделись после Чечни. И в городе этом встретить тебя не ожидал…
- Потом, - махнул рукой Пузырев. - Еще успеется.
- Да, - почесал Макаров стриженный затылок, - хороши друзья. Было время - дружбу кровью скрепляли, а теперь вопросы любопытные друг другу задаем.
- Да так уж, - засмеялся Пузырев и заспешил к выходу…
Через три дня Макарову позвонили домой. Сергей сразу узнал голос полковника Сидорова из управления кадров.
- Сергей Николаевич? - спросил Сидоров. - Спешу вас обрадовать. Вопрос о переводе в Энск решен. Едете на равнозначную. Только почему сразу не сказали, что Владимир Петрович - ваш друг? В следующий раз советую играть в открытую…
Друг… Мир уже не казался Макарову глухим и бездушным. Душа пела. И эта песня неожиданно вылилась наружу. Он запел свою, сложенную в Чечне. Про солдата, которого в бою прикрыл от пули друг…
Он позвонил Пузыреву, но на другом конце провода ответили, что Владимир Петрович в командировке. Он позвонил в конце недели, но когда, наконец, трубку взял Вовка, слова благодарности, готовые пролиться хрустальным водопадом, застряли в горле. Он вдруг понял, что и сотней слов не сможет передать то, что сияло в его душе. И сказал просто:
- Спасибо, друг, я не забуду.
- Да что ты, Серега, пустяки, - ответил Пузырев. Он хотел засмеяться, но не смог. Он хотел добавить, что работает в таможне, где на днях Сидоров растаможивал уже пятый автомобиль, но почему-то запершило в горле.
- Мне приятно, - сказал Сергей, - что мы не изменились… А знаешь, бросай-ка на сегодня свою работу и дуй к нам. Хоть посидим по-людски, все про тебя узнаем..
- А кто же меня здесь прикроет? - смеясь спросил Пузырев.
- Я, - ответил Макаров. - Приезжай…

История двадцать первая: СВОБОДА СЛОВА В СЕТЯХ ВОЙНЫ

Мы ежедневно смотрим репортажи из Чечни. Уже остывшие как кипяченое молоко. И лишь прочная тонкая пенка, пахнущая тротилом и порохом, напоминает о войне. И убитые… Почти каждый день. И раненые… Их мы не знаем поименно как экипаж геройской подлодки "Курск", погибший в Баренцевом море. Их фамилии, промелькнувшие порой в телерепортажах, не подхватываются газетами и журналами. (Да и сколько выходит тех фамилий за рамки секретных сводок!) Боль и горе их родных остаются неведомы миллионам.
Такова доля тех, кто воевал и воюет в Чечне. Такова свобода слова журналистов, угодившая в сети войны. У нас нет, к сожалению, законов, обязывающих чиновничий люд немедленно предавать гласности имена павших. Зато в изобилии препятствия, которые приходится преодолевать пишущим и снимающим, чтобы донести слово правды до россиян.
Говорю не понаслышке. Сам оказался однажды винтиком той системы, что обеспечивает гласность на войне. Об этом и мои субъективные заметки.
МЕЖДУ ДВУХ ОГНЕЙ
На календаре - 27 марта 2000 года. Погода радует теплом. Но вот-вот брызнут зеленью листвы деревья, и в Чечне начнется самый опасный для федеральных войск период. Боевики смогут незаметно передвигаться в лесных массивах, подбираться к дорогам, по которым идет снабжение войск, устраивать диверсии. Это понимаю и я, и мои коллеги из окружной газеты "Военный вестник Юга России". Втроем мы летим из Ростова-на-Дону в Ханкалу для работы в пресс-центре объединенной группировки войск (сил) на Северном Кавказе. Настроение хорошее и как-то не думается о плохом. А ведь оно тоже в принципе возможно. Страховки от смерти ни у кого нет. И все же - да здравствует жизнь!
Санитарный самолет, на котором летели до Моздока, выпустил на бетонку неторопливых пассажиров в камуфляже и закрыл створки рампы. Прилетевшие - человек сорок - на земле преобразились: сбросив полетную сонливость, заметались в поисках "вертушек" до Ханкалы. Увы, но на огромном аэродроме лишь два Ми-восьмых шли в нужном всем направлении. Однако они были забронированы под комиссию штаба воздушной армии и чужаков брать не хотели.
Нам повезло. Журналистские "корочки" и пробивная сила убеждения корреспондента информационного отдела подполковника Константина Кухаренко сделали невозможное. В качестве исключения председатель летевшей комиссии разрешил командиру экипажа взять нас на борт. Уже в воздухе, наблюдая за мелькавшей в иллюминаторе землей, неожиданно подумал: "Наверное, глупо изо всех сил торопиться на войну. Особенно, если срок вашего прибытия жестко не обозначен…"
Перелет короток как прыжок в длину. И вот, поднимая пыль, "вертушка" садится у палаточного городка в Ханкале. Это, действительно, городок. В лабиринте его разрытых улиц с непривычки легко заблудиться. Особенно ночью, когда вокруг ни витрин магазинов, ни фонарей. Полная светомаскировка, нарушаемая изредка дрожащим светом ручных фонариков.
Слава Богу, на улице день и есть у кого спросить, как добраться до пресс-центра группировки. Это недалеко, но приходится долго петлять и обильно потеть под тяжестью походных сумок.
Наконец мы у зеленого вагончика со спутниковой тарелкой на крыше.
- Добро пожаловать в столицу Чечни!- приветствуют нас
сотрудники пресс-центра, явно обрадовавшиеся прибытию смены. Они что-то говорят, что-то советуют на будущее, но слова, как листья, осыпаются на землю, не долетая до наших ушей. До многого придется доходить самим. А то, что говорят, - это уже было. В Дагестане.
В принципе, заниматься придется тем же самым. Изменились лишь место действия и условия. Как раз именно условия нас и интересовали в тот момент больше всего.
Вагончик пресс-центра мал, но уютен. Есть в нем двухъярусные кровати, телевизор, "крутой" и потому постоянно вызывающий зависть соседей компьютер. Но ценнее и нужнее всего оказался … космический телефон. Использовали мы его, конечно же, по делам служебным, но как здорово, когда бревном накатывает хандра, ненадолго позвонить домой! После таких звонков открывалось второе дыхание, становилось светлее и теплее на душе. Правда, я сразу установил твердое правило: телефоном не злоупотреблять. Жаль, что такую обычную и важную "мелочь", как звонок домой, не могли позволить себе большинство солдат и офицеров нашей федеральной группировки. Как-то не учитывает наше командование, что даже пятиминутный телефонный разговор с близкими может заменить солдату неделю целенаправленной воспитательной работы. Дорого? Возможно. Но это тот случай, когда затраты оправданны.
Представившись исполняющему обязанности командующего объединенной группировкой войск генерал-полковнику Александру Баранову, продумываю план: с чего начать? Собственно, планом этим мои мозги заняты давно. Не так-то просто организовать работу 30-40 журналистов. У каждого свое задание, свой стиль и методы сбора информации. Плюс к этому ежедневные прямые эфиры телевизионщиков, и к каждому руководство в Москве требует от своих корреспондентов что-нибудь "горяченькое".
В общем-то требование объяснимое. Чем необычнее новость - тем сильнее воздействие на телезрителей, а значит, тем большее число людей будут смотреть передачи телеканала завтра и послезавтра. Только вот победы случаются на войнах не каждый день, а о поражениях говорить желающих немного.
В Ханкале быстро ощутил грань, за которой заканчивалось желание командования общаться с прессой. По сути пресс-центр объединенной группировки ежедневно вел сражения на два фронта. На первом удары по нему наносило командование, внимательно просматривающее все телевыпуски новостей. На втором - коллеги-журналисты, старающиеся во что бы то ни стало добыть если не сенсационный, то хотя бы значимый, с их точки зрения, материал. И ничего нельзя было сделать. Интересы командования и журналистов не совпадали.
После одного из репортажей корреспондента РТР Руслана Зайнетдинова пресс-центру ОГВ(С) было вообще отказано в получении официальной информации. Потребовалось вмешательство начальника оперативного управления ОГВ(С) полковника Василия Чирмана, чтобы нелепое решение начальника аналитической группы отменить. Спасибо Василию Васильевичу за понимание. В нем мы всегда видели умного и доброжелательного руководителя, знающего цену в современной войне объективно поданной информации, несущей к тому же необходимый для войск эмоциональный заряд.
И все-таки большинство офицеров и генералов группировки предпочитали дел с прессой не иметь. Почему-то особенно не взлюбил журналистов исполнявший в марте обязанности начальника штаба ОГВ(С) генерал-майор Станислав Кондратьев. Любая просьба помочь в отправке в войска корреспондентов ТВ и газет в лучшем случае переадресовывалась генерал-полковнику Баранову, а чаще натыкалась на однозначное "нет". И никаких тебе объяснений, только упреки типа: "Понаехало писак. Скоро их больше будет, чем всех воюющих. Только от дел отрывают".
Думаю, дай Станиславу Александровичу волю, так он бы всех журналистов из Чечни убрал. Чтоб, понимаешь, тайн не раскрывали. Словно ему и дела нет до того, что родственники тех, кто воюет в Чечне, каждый день (и не раз) с тревогой приникают к экранам телевизоров, чтобы узнать о том, что здесь творится. А если повезет и покажут здоровыми их отца, мужа или сына - в доме будет праздник. Праздник! И уже ради этого нельзя мешать журналистам работать. И уж тем более нельзя мешать, когда речь идет о погибших…
Уже на третий день моего пребывания в Ханкале генерал-майор Кондратьев решил проявить характер. Вечером, когда около восьми часов я принес ему заявку на вертолет, начштаба неожиданно стал меня отчитывать. До сих пор не понимаю за что. Однако все его упреки и обещания пересадить журналистов с "вертушек" на МТЛБ выслушал спокойно. И на следующий день специально попросил выделить для представителей прессы гусеничные тягачи. Генерал-майор Кондратьев долго делал расчет необходимых для сопровождения сил и средств, потом плюнул и со словами: " Да тут солдат и офицеров надо выделять в десять раз больше, чем будет ваших журналистов", - вернул заявку, приказав впредь использовать для передвижения только вертолеты.
ВОЗЬМЕМСЯ ЗА РУКИ, ДРУЗЬЯ!
И все же найти понимание у отцов-командиров - это полдела. Необходимо было подкорректировать и работу самого пресс-центра ОГВ(С). В марте он фактически представлял не всю объединенную группировку, а Министерство обороны и внутренние войска. А вот представителей пресс-служб Министерства юстиции, военных железнодорожников, прокуратуры и МВД в необходимости сотрудничества пришлось убеждать. А что еще оставалось, если никаких официальных приказов о включении в пресс-центр объединенной группировки представителей всех силовых структур в то время не существовало?
Подобный правовой вакуум свидетельствует о том, что в "верхах" поначалу большого значения деталям организации работы с прессой не придавали. Считали, видимо, что как и в Дагестане пресса однозначно займет сторону Центра. Спохватились только тогда, когда несколько раз официальная информация из Чечни подверглась жесточайшей критике. Но все равно дело до конца не довели. Единого пресс-центра ОГВ(С) так и не было создано.
Причины такой незавершенности, думаю, искал не один пытливый ум. И находил. Причем, каждый свои. Вот и я, не претендуя на истину в последней инстанции, склоняюсь к мысли, что дело все в кадрах. В их компетентности и совместимости. К примеру, долго не мог понять: почему, когда вся пишущая и снимающая братия находится в Чечне, начальник пресс-центра МВД сидит в Моздоке? Это же какой-то абсурд! Ан, нет. Часть своих людей тот начальник в Ханкалу все-таки прислал. Тем самым и присутствие обозначил, и в подчинение к минобороновцу не пошел. В наше время, оказывается, не только люди, но и ведомства могут быть несовместимыми. Даже тогда, когда выполняют общую задачу.
ПРЕСС-ЦЕНТР В ИЗОЛЯЦИИ
Информацию о нападении 29 марта на Пермский ОМОН пресс-центр ОГВ(С) получил не по официальным каналам, как должно быть, а от корреспондента "Вестей" Руслана Зайнетдинова, попросившего уточнить: было оно или нет?
Сразу отправляю подполковника Кухаренко в штаб группировки МВД, а сам направляюсь к генерал-полковнику Баранову на ЦБУ. Прояснить ситуацию могли лишь первые лица.
Увы, исполняющего обязанности командующего группировкой на месте нет. Приходится обращаться за уточнением к начальнику штаба ОГВ(С) генерал-майору Станиславу Кондратьеву. Он, как обычно, разговаривать с прессой не расположен и отсылает меня в штаб МВД.
Не солоно хлебавши, возвращаюсь в пресс-центр. Там уже ждет Константин Кухаренко. И у него, несмотря на все усилия, информации о нападении на Пермский ОМОН нет.
Между тем события раскручиваются стремительно. К вечеру уже все телеканалы рассказывают о попавших в засаду омоновцах и подчеркивают, что ожидают об этом официального сообщения.
Около 18 часов в Ханкалу прилетел генерал-полковник Баранов. Прошу его выступить перед журналистами, рассказать о случившемся под Жани-Ведено. Александр Иванович не сразу, но соглашается.
И вот - короткий брифинг. И.о. командующего сообщает, что факт нападения, действительно, имел место. Однако данные о потерях называет приблизительные. И подчеркивает, что передвижение омоновцев не было должным образом организовано. Детали случившегося уточняются.
Он уже собирается уйти, но слишком долго журналисты находились в информационном вакууме. Они засыпают Баранова вопросами. На многие Александр Иванович не знает ответов сам.
Раздается просьба вывезти журналистов на место трагедии.
- Пока это невозможно, - отвечает и.о.командующего. - Не
исключено, что в том районе еще находятся боевики. Завтра мы начнем операцию по прочесыванию местности. Подождите…
Уже после брифинга вновь обращаюсь к Александру Ивановичу с вопросом о том, когда будет можно полететь хотя бы в Ведено, ведь там есть люди, которые в составе второй колонны выходили омоновцам на помощь. И вновь слышу отказ. Пока, мол, в Ведено не до журналистов.
Далее обстановка стала накаляться. В Ханкалу срочно прилетел министр внутренних дел России Владимир Рушайло. Началось выяснение не только обстоятельств нападения, но и того, кто в случившемся виноват. Причем, руководство МВД предъявляло претензии к десантникам, которые, якобы, не оказали своевременную помощь. А десантники говорили о том, что просьб о помощи к ним вообще не поступало. И чем дольше шло разбирательство, тем сложнее становилось работать пресс-центру объединенной группировки. Фактически уже на следующий день мы оказались в настоящей изоляции. Получить какую-либо информацию об обстоятельствах нападения на Пермский ОМОН сделалось невозможно. В ЦБУ любые вопросы на эту тему заканчивались рекомендацией обратиться к генерал-полковнику Баранову. А Баранов, обычно сдержанный и рассудительный, превратился в комок оголенных нервов. На просьбу вывезти журналистов в Ведено или дать более подробную информацию о случившемся, он разразился такой тирадой, приводить которую здесь не хочется. Итогом же нашей встречи стал категорический запрет и.о.командующего обращаться к нему по этому вопросу когда-либо.
Что ж, раз не удалось найти понимание здесь, пробую что-либо узнать в штабе группировки МВД. Особенно надеюсь на ее пресс-центр. Однако офицеры пресс-центра лишь развели руками. Мол, сделать ничего не можем, обращайтесь к командующему.
Увы, и это обращение ничего не дало.
Уже во второй половине 30 марта лишенные оперативной информации телевизионщики стали в своих репортажах выдвигать собственные версии того, что произошло с Пермским ОМОНом и каковы потери. При этом они подчеркивали, что раз военные молчат - значит, дело худо. Прозвучало несколько раз и сообщение о начавшейся операции по прочесыванию под Ведено местности. Основанное на заявлении генерал-полковника Баранова, оно не содержало в себе никаких государственных и военных секретов. Но странное дело: именно это сообщение и стало тем камнем, который вызвал настоящий камнепад.
Буквально через несколько минут после очередного выпуска теленовостей в пресс-центр ОГВ(С) позвонил из Ростова-на-Дону в то время начальник пресс-службы СКВО полковник Александр Веклич.
- Петрович, - сказал он, - я только что от начальника штаба округа. Что это у тебя журналисты говорят о каких-то операциях, которые начались под Ведено? Почему сообщают о том, куда и когда летают первые лица группировки? Это же военная тайна. Собери всех и предупреди: будут раскрывать секреты - лишатся аккредитации.
- Но об этом вчера сказал сам Баранов, - пытаюсь возразить.
- Ну и что. Меня направляют к тебе для оказания помощи. Вылечу на следующей неделе вместе с полковником Мухлиным. Но ты прямо сейчас составь правила, которые журналисты должны соблюдать и дай им под роспись. Это приказ начальника штаба.
Приказ есть приказ. Его, как известно, не обсуждают. Хотя, если честно, не слишком представлял себе, как можно лишить журналистов аккредитации. По закону-то об этом должно быть решение суда. К тому же корреспонденты, работавшие в Чечне, имели аккредитацию в аппарате помощника Президента РФ С. Ястржембского. А значит, без его согласия никого отсюда не отправишь.
Однако понимал и другое: требование начштаба справедливо. Приехавшие на войну журналисты должны четко представлять о чем можно сообщать, а о чем нет. Ничем не оправдать сенсационный материал, если он приведет к неоправданным жертвам…
Как же все-таки выполнить приказ?
Поначалу хотел поручить разработку правил поведения журналистов в Чечне подполковнику Евгению Кириллову, который не раз за свою службу исполнял обязанности начальника службы информационной безопасности в средствах массовой информации СКВО, но раздумал. Интуиция подсказывала, что этот ход тупиковый. Ведь под рукой не было необходимых приказов и законов и можно было "наломать дров". Решил внимательнее просмотреть все документы пресс-центра ОГВ(С). Не может быть, чтобы в них ничего не было о том, что работающим здесь представителям СМИ запрещается…
Ожидания не обманулись. В Извлечении из правил аккредитации журналистов при аппарате помощника Президента РФ С.Ястржембского нашел искомое. Прочитав четкие формулировки, удивительным показалось то, почему корреспонденты установленные Москвой правила не соблюдают.
Утром 31 марта я собрал всех журналистов, не уехавших на задания, возле вагона, в котором они жили. День был пасмурным. Горы затянуло тучами. Накрапывал дождь. Соответствующим погоде оказалось и общее настроение.
- Коллеги,- начал я, - вынужден напомнить некоторые правила, которые вы обязались выполнять при получении аккредитации.
- Правила? - переспросил корреспондент НТВ Борис Кольцов. - В первый раз о них слышим.
Руслан Зайнетдинов, корреспондент РТР, тоже сделал удивленное лицо.
- Мы просто получили аккредитационные карточки и все, - сказал он. - А как и кто их оформлял - не наше дело.
- И тем не менее, - продолжил я, - должен напомнить то, что запрещается вам разглашать в зоне проведения контртеррористической операции и предупредить об ответственности за нарушение.
- Вот как?! - вступил в разговор Сергей Холошевский (НТВ).- Вы лучше скажите почему нас не пускают в Ведено и не дают никакой информации по Пермскому ОМОНу?
- В пресс-центре новых сведений по Пермскому ОМОНу нет, - ответил я.
- Но почему журналистов держат здесь? - не унимался Холошевский.
- Нелетная погода. Посмотрите на горы.
- Причем здесь погода? Совсем недавно мы видели, как Рушайло на своем вертолете улетел в Ведено. Значит, летать можно?
- Можно, - согласился я, - но далеко не каждый летчик имеет допуск к полетам в горах да еще при такой видимости.
Конечно же, мое "оправдание" во многом соответствовало действительности. И все-таки я лукавил. Очередной отказ на вылет в Ведено был получен мной накануне вечером. "Это решение командующего", - сказал, возвращая заявку генерал-майор Кондратьев. И погода, как я полагаю, была не при чем…
Разговор с журналистами позволил понять две вещи. Во-первых, стало очевидно, что аккредитация при аппарате помощника Президента РФ в Москве проходила упрощенно. С пишущими и снимающими там не встречались и не беседовали. Во-вторых, журналисты, особенно телевизионщики, - народ дружный и при определенных условиях готовы действовать солидарно. Так, они солидарно отказались куда-либо выезжать из Ханкалы кроме как в Ведено и со следующего выпуска новостей стали дружно извещать свои каналы и телезрителей о том, что их "предупредили об ответственности за каждое произнесенное в эфире слово".
Подобный поворот не трудно было спрогнозировать. И хотя порой в репортажах проскакивала моя фамилия, обиды не было. Ведь все происходящее помогало решить главную задачу -изменить отношение тогдашнего руководства объединенной группировки к прессе вообще и пресс-центру, в частности. А именно этого я в то время и добивался.
ИЗОЛЯЦИЯ ПРОРВАНА
Вечером 31 марта вновь обратился к генерал-полковнику Баранову с просьбой вылететь с представителями СМИ в Ведено. И вновь получил отказ. Позиция и.о.командующего оставалась непреклонной.
В подавленном настроении вернулся в вагончик пресс-центра. Подполковник Кириллов тут же доложил:
- Александр Петрович, звонил Сергей Владимирович Ястржембский. Просил, как только придете, ему позвонить.
Набираю необходимый номер телефона. Женский голос, узнав кто говорит, тут же сообщает:
- Подождите минуточку. Сейчас вас соединят.
Гадаю, зачем я понадобился Сергею Владимировичу, пока в трубке не раздается много раз слышанный по телевизору голос Ястржембского. Приветствуем друг друга, и вдруг Сергей Владимирович спрашивает:
- Александр Петрович, а что это за новые правила для журналистов вы стали вводить? Мне целый день звонят директора телеканалов. Говорят, что вы не даете их сотрудникам работать, вводите ограничения на информацию.
- Никаких ограничений я не ввожу, - отвечаю Ястржембскому, - А что касается правил, то они не мои, а ваши.
И зачитываю то, что запрещается разглашать журналистам, аккредитованным при аппарате самого Ястржембского. Наступает короткая пауза. Создается ощущение, что Сергей Владимирович впервые слышит про ограничения, введенные его аппаратом.
- Хорошо, - наконец, произносит он, - но почему вы решили эти правила напомнить?
- Я получил приказ.
- Но вы же понимаете, Александр Петрович, что мы обязаны давать людям информацию о происходящем в Чечне? Тем более о таких трагических событиях, как нападение на Пермский ОМОН.
- Понимаю, Сергей Владимирович. Но понимаю и то, что информация должна быть правдивой и не приносить вреда тем, кто воюет здесь или ждет своих близких дома.
- Хорошо, но почему вы до сих пор не вывезли журналистов на место гибели
омоновцев?
- Я уже написал три заявки с просьбой выделить для журналистов вертолет в Ведено. И трижды мне командующим объединенной группировки войск отказано.
- Завтра с утра я ему позвоню. Какая еще нужна помощь?
- Если возможно, прошу вас решить с генерал-полковником Барановым вопрос о том, чтобы для корреспондентов ежедневно выделяли вертолет. Ведь здесь сейчас работает около 30 человек…
- Хорошо. Если будут какие-то трудности - звоните…
Ястржембский сдержал свое слово. Уже 1 апреля позиция командования ОГВ(С) изменилась. Журналисты и пресс-центр получили, наконец, возможность эффективно работать.
Вылет в Ведено состоялся 2 апреля. Природа словно сама выбрала для нас этот день. Исчез туман, почти неделю скрывавший горы. Брызнуло теплом и светом солнце.
Около 10 часов наша "вертушка" приземлилась у дома Шамиля Басаева. Мы еще не знаем, что через несколько дней этот огромный, не достроенный до конца дом будет взорван. 2 апреля в нем располагалась комендантская рота, а чуть дальше - в доме отца Басаева - военная комендатура.
Комендачи встретили нас без энтузиазма. Заместитель коменданта Веденского района по связям с общественностью подполковник Илья Лукин, выслушав просьбу отвезти к месту гибели Пермского ОМОНа, отрицательно качает головой.
- Туда нельзя. Уже в километре от Ведено начинают работать снайперы. А там, где попали в засаду омоновцы, опасный участок горной дороги. Это 3-5 километров отсюда.
Сергей Холошевский (НТВ) и Роман Дарпинян (ОРТ) настаивают.
- Мы не загорать сюда приехали, - кипятится Холошевский. - Мы сами позаботимся о своей безопасности.
Лукин на это не отвечает, лишь печально улыбается.
В горы не едем. Встречаемся с теми, кто шел на выручку попавшим в засаду, и с местными жителями. Во временном отделе внутренних дел Веденского района узнаем, что правильнее говорить о гибели не Пермского ОМОНа, а Березниковского. Ребята же из Перми просят через телевидение передать привет своим родным и близким, сообщить, что они живы…
Уже перед самым нашим вылетом Веденскую комендатуру неожиданно обстреливают. Тяжело ранен солдат. Его заносят в наш вертолет на носилках…
Пожалуй, никогда не забыть этого полета. Не забыть окровавленного перебинтованного солдата. И молодого капитана-врача с очками в золотистой металлической оправе и в удивительно белом халате.
У раненого перебинтованы грудь и голова. Дыхание тяжелое, прерывистое.
- Ну, парень, не спи! - Кричит врач и шлепает раненого по щекам. -Слышишь? Не спи!
Рука лежащего то и дело сваливается с носилок, и врач поправляет ее, не прерывая громкого разговора..
Он говорит солдату о его матери, которая ждет и надеется. О друзьях, которых тот давно не видел. Он призывает его бороться за жизнь, которую потерять оказывается так просто...
На полпути до госпиталя дыхание солдата ослабевает, и капитан, опустившись на колени, начинает энергично делать искусственное дыхание. И вот, когда, кажется, в иллюминаторы уж можно разглядеть госпитальные крыши, солдат вдруг дергается и вместо воздуха выдыхает яркие капли крови. Они попадают капитану на его халат, медленно стекают с толстых стекол очков. А вслед за ними по застывшему в миг лицу врача катятся большие прозрачные слезы…
Из вертолета журналисты вышли необычно притихшие. Все были потрясены и оглушены увиденным. И не хотелось ни о чем говорить.
С этого дня уже никто из них не бил себя кулаком в грудь и не сообщал, что о своей безопасности может позаботиться сам. С этого дня все мы немножко стали другими…
2000 год

История двадцать вторая: МИМО СТАНЦИИ "РАЗВОД"

Маша Сапрыкина сидела за столом в гостиной и ревела. Ей было больно. Она не знала, как жить.
Из кухни вышла заведующая секцией универмага и лучшая Машина подруга Ольга Кудасова. В руках она держала бутылку кагора и два бокала.
- Машка! - окликнула Ольга подругу. - Ты все ревешь?
Хватит! Не будь коровой.
- Я не корова, - сквозь слезы возразила Сапрыкина и руками
попыталась остановить бьющие из глаз соленые родники.
Кудасова рассмеялась.
- Ну вот, тушь по всему лицу размазала. Да стоит ли твой Вадим
того, чтоб так по нему убиваться?
- Он… Он стоит, - сквозь плач ответила Маша.
- Знаю я, чего он стоит, - усмехнулась Кудасова. - Сама
слышала, как в вечной любви тебе клялся. А поманила генеральская дочка пальцем - Вадим и память потерял.
- Нет, - всхлипывая, заступилась за бывшего мужа Маша, - не
потерял. Он вернется.
- Как же, - губы Ольги растянулись в усмешке, - жди!
- А я знаю, - не сдавалась Маша.
- Эх, подруга, - обняла ее Ольга, - да ни один мужик на свете не
стоит наших бабьих слез. Давай-ка лучше выпьем за будущее! Ведь жизнь - не электричка. На станции "Развод" не останавливается.
Рубиновый кагор, таящий в себе тепло солнца и сок земли,
подействовал на Машу успокаивающе. Глубоко вздохнув, она, наконец, справилась со слезами.
- Оль, - обернулась к подруге, - ну разве я хуже той, - кивнула в
сторону, - генеральской дочки?
- Лучше! - уверенно ответила Кудасова. - Да ты в зеркало
посмотрись. Фигурка как у манекенщицы. Личико хоть на обложку журнала. А глаза! Машка, в твоих синих глазах сотня мужиков утонуть может!
- Ну, так уж и сотня, - улыбнулась сапрыкина.
- И даже больше, - уверила Ольга. - А у той блондиночки, Маш,
только и достоинств, что папа с лампасами.
- Нет, - не согласилась Маша, - фигурка у нее тоже ничего.
- Тьфу ты! Да разве с твоей сравнишь! - скривилась Кудасова. -
Да на месте Вадима я б за тебя держалась, как банкир за кошелек. Крепко! Да еще, может, и наручниками приковалась.
- Скажешь тоже, - Сапрыкина покраснела.
- И скажу! И Вадиму твоему скажу, - стукнула Ольга ладонью
по столу. - Пожалеет еще, что бросил тебя с ребенком. Э, да что о нем говорить. Давай-ка еще по одной. И подумаем, как жить будешь.
Выпили, но планы, что построили, Кудасовой не понравились.
- Вот что, Маш, - сказала она тоном начальницы. - Есть у меня
один вариантец. Устрою-ка тебе командировку в Германию. Поработаешь там продавщицей в военторговском магазине, на земле финансово утвердишься. А может, и мужика хорошего найдешь.
- Да, - вздохнула Сапрыкина, - где они, хорошие-то? Да еще для
тридцатилетней дамы с ребенком.
- Ну, ребенку уже десять, - сказала Кудасова, - немаленький.
Годик с матерью твоей поживет. Что до мужиков, то они как пчелы: на мед слетаются. А ты, Маш, мед и есть…
То, что Ольга Кудасова слов на ветер не бросает, в окружном
универмаге знали все. Маша всегда поражалась умению подруги заводить нужные знакомства. Яркая, чуть полноватая брюнетка с губами под цвет спелой вишни, удивительным образом располагала к себе. Была она насмешлива и даже немного груба. Но влиятельным людям это нравилось. Как и то, что Ольга была незамужней, поощряла легкий флирт и с юмором отзывалась на откровенные ухаживания.
Но Машу Кудасова редко посвящала в свои тайны. Любила ее удивить, сделать подарок или услугу. Не забыла она о своем обещании и на это раз…
Прошло два месяца. Маша Сапрыкина с волнением ступила на немецкую землю. "Здравствуй, заграница! Здравствуй, новая жизнь!"
Магазин, в который определили Машу продавцом колбасного
Отдела, располагался в большом гарнизоне. Был он компактным и уютным. Заведующая магазином пышнотелая блондинка Татьяна Васильевна Ивашова приняла Машу тепло.
- Вы, деточка, наверное, замужем? - Спросила Татьяна
Васильевна, угощая новую сотрудницу чаем с конфетами.
- Была, - смущенно улыбнувшись, ответила Маша. - Теперь вот
брошена, как некондиционный товар.
- Это вы-то некондиционный? - Татьяна Васильевна засмеялась.
- Хотелось бы глянуть на мужика, ушедшего от такой
женщины. Кто он, интересно? Актер? Писатель? "Новый русский"?
- Офицер, - ответила Маша, - Майор. И в общем, хороший
человек, только нашел другую.
- Да, - вздохнула заведующая, - мир сошел с ума. Впервые вижу
брошенную жену, которая добром вспоминает бросившего ее мужа. Вы, деточка, смотрю, хотя и роза, да без шипов. Эдак вас и любой сорвать может.
Маша опустила голову. Ивашова заметила, что разговор стал
новой сотруднице в тягость.
- Вы уж простите, - сказала, - если ненароком обидела.
Коллектив у нас маленький. Друг про друга все знаем. А тут вы… Вот любопытство и взыграло, - Татьяна Васильевна улыбнулась. - Но, как говорится, что было - то прошло. В обиду мы вас не дадим.
Сотрудники магазина, прознав про Машину драму,
действительно, окружили ее заботой. А растроганный грузчик Леша стал каждую неделю дарить Сапрыкиной цветы. Только заведующей колбасным отделом - жене полковника из штаба дивизии - Маша не приглянулась. Ее поразила дотошность, с которой Сапрыкина отпускала покупателям товар, выверяя вес до грамма.
- Милочка, - не выдержала однажды заведующая отделом, -да
разве так можно? Ты хоть десять граммов оставляй для страховки. Вдруг себя обвесишь? Весы, знаешь, тоже иногда обманывают. И не только покупателя.
- Я не могу, - ответила маша, - стыдно.
- Стыдно? - завотделом презрительно сжала губы. - Стыдно
мужьям изменять, да так, что они к другим уходят. А жить по уму - стыдиться не надо. - Она смерила Машу взглядом. - Тоже мне, белая роза. Испачкаться боится.
Так за Сапрыкиной и закрепилось в магазине прозвище Белая
Роза. Но это было лучше, чем белая ворона. Маша бы просто не выдержала отторжения. И хотя разговоры о "странности" новой сотрудницы в магазине все же были, они прекратились сами собой, когда все заметили, что с приездом Маши покупателей в колбасном отделе прибавилось.
Однажды Сапрыкиной вместо завотделом пришлось получать товар от местного поставщика - сорокалетнего немца по имени Людвиг. Он был в синем джинсовом комбинезоне, крепких кожаных ботинках. Темно-коричневые с проседью волосы окаймляли высокий лоб. "Лоб мыслителя", - решила про себя Маша. И все же больше поразили ее глаза - карие, с желтыми зернышками. Словно огонь играл в них. Внутренний, редко выпускаемый наружу.
- Так, - взвесила Маша аккуратно уложенную на весах колбасу.
- 65 килограммов 800 граммов.
- О-о! - заулыбался немец. - 800 граммов! - Он поднял большой
палец вверх. - Маша, гут!
Сапрыкина взвесила сосиски.
- 30 килограммов 100 граммов.
- О-о! - опять расцвел Людвиг. 100 граммов. Маша, гут! - глаза
его залучились теплом.
- Герр Людвиг, я сделала что-то не так? - спросила Сапрыкина
удивленно.
- Найн-найн, - замотал головой немец и перешел на ломаный
русский. - Нэт, очен карашо. Гут!
- Что это с ним? - спросила Маша у грузчика Леши. Когда
Людвиг уехал.
- Обалдел человек, - рассмеялся Леша. - Его твоя завотделом то
на килограмм обманет, то на два. А ты - точный вес да еще с граммами. Вот у человека "крыша" и поехала.
Через неделю история повторилась.
Сапрыкина опять принимала товар, а герр Людвиг ходил вокруг и повторял свое6 "Маша, гут! Маша, карашо!"
Происходящее случайно увидела продавщица из другого отдела и
тут же поделилась впечатлением с остальными. Продавщицы удивлялись и качали головами . "Ну, Маша, ну, чудачка! Граммы в накладной немцу выводит"… Заведующая колбасным отделом, узнав про случившееся, отрезала:
- Все! Больше на прием товара Белую Розу не подпускать!
… Жизнь в Германии Маше нравилась. Спокойствием своим,
сытостью. И все же она скучала по сыну. Поэтому, когда стало известно , что части гарнизона досрочно выводят в Россию, Сапрыкина обрадовалась. Кинулась покупать родным подарки. Стала паковать чемоданы.
За неделю до отъезда в общежитие, где жила Маша, приехал герр Людвиг. Как и прежде, он был в джинсовом комбинезоне. Как и прежде, его глаза лучились теплотой.
Маша только что приняла душ и была в легком кремовом халатике, плотно облегавшем ее красивую фигуру.
- Маша, - сказал герр Людвиг, и голос его неожиданно
задрожал. - Вы покорили мэня. Но я женат…
Немец сбился, поняв, что сказал не то. Начал снова.
- Маша, я женат, на вы занял мое сэрдце. Это, - сделал паузу, -
правда. Я, как это, лублю вас видэт.
- Спасибо, - засмеялась Маша, - но я уезжаю.
- Найн, нэ уезжай, - сильные руки Людвига сжали сжали
джинсовую кепку и принялись ее мять.- Я предлагат вам работа в Германии. В майн магазин, - тут немец глянул Маше в глаза и, погрузившись в их синеву, замолчал.
Сапрыкина, слушавшая его с улыбкой, прижала руки к груди.
- Герр Людвиг, я вам очень благодарна, но принять предложение не могу. У меня в России мама и сын. И я очень по ним скучаю.
- О, Маша, это ничэго, - возразил немец. - Приезжай потом. Я
есть подарит вам магазин. Вы торговат мой товар…
Прошел год. Сапрыкина в новенькой темно-синей "Ауди-80"
ехала по Энску. На автобусной остановке в центре города какой-то офицер махнул рукой, прося подвезти. Когда он открыл дверцу, чтобы сесть, Машу словно током ударило - Вадим!
- Маша?! - узнал и он бывшую жену. - Ты?
- Не ожидал? - усмехнулась Маша.
- Признаться, нет, - сказал он и полез в карман за сигаретами.
- Куришь? - удивилась она.
- Начал, - ответил он и облизнул высохшие губы.
- А что до сих пор майор? Тесть не помогает?
- Маша, - в голосе Вадима послышалась печаль, - я живу один.
Оба замолчали, всматриваясь в дорогу. Но вот Вадим улыбнулся:
- А ты, я вижу, в порядке?
- Да, работаю. Жаловаться грех.
- А я тебя искал… Через полгода. Мама твоя сказала, что ты за
границей.
- Я знаю, - ответила Маша. - Спасибо, что помогал маме с
сыном деньгами. Теперь этого не надо. Я откажусь от алиментов.
- Зачем? - во взгляде бывшего мужа Сапрыкина уловила
тревогу. - Илья и мой сын. Я хочу вам помогать.
- Теперь это не нужно. Тебе, кстати, куда?
- Да уже приехали.
Маша остановила машину, но Вадим не вылезал. Маша почувствовала, что он хочет что-то сказать, но не решается. Интуитивно уже догадываясь, что - молчание прервала сама.
- Знаешь, мне было приятно тебя увидеть. Но я вдруг поняла,
что мы уже чужие.
Вадим, как от удара, втянул голову в плечи.
- Не обижайся, - заметив это, сказала Маша. - Когда-то и мне
было больно. Но один хороший человек сказал, что жизнь - не электричка, и на станции "Развод" не останавливается. Поверь, если не отчаиваться и быть добрым к людям - счастье придет. Я теперь это точно знаю…

История двадцать третья: ВЕРТОЛЕТЧИКИ

Штурмовка... Лупоглазый вертолет, маневрируя, несется к земле, иссушенной солнцем и тротилом В нужной точке выравниается, вздрагивает, освобождаясь от НУРСов и, словно завороженный, замирает на мгновение, всматриваясь в дымный след уходящих вниз реактивных снарядов.
Штурмовка... Сколько их уже было в жизни командира вертолетного звена майора Сергея Палагина!
… Земля нарастает. Проносятся холмы в рваных пиниях окопов.
- У "зеленки" миномет, собака, лупит, - слышит Палагин в наушниках голос штурмана капитана Сергея Плетенко.
- Сейчас пошлем гостинец, - реагирует доворотом вертолета.
Вновь с шипением, словно вскипели от нетерпения, мчат к земле НУРСы.
- Ага, накрыли гада, - доволен Палагин
В его сторону поворачивается худощавое лицо штурмана.
- Серега, "двадцать четвертые" уходят. Пора домой
- Вижу, - кивает головой Палагин, ловя взглядом пару пятнистых вертолетов огневой поддержки, - идём домой.
Домой… Потрескавшиеся губы Палагина трогает улыбка. Тело, привыкшее к перегрузкам, расслабляется. Успокаивающе щелкают триммеры.
О чем думает он в эти минуты? О прошедшей штурмовке, яростной и опасной? О семье, которую давно не видел'? О маленьком аэродроме, притулившемся на краю земли у самого синего моря, ставшем на несколько месяцев родным и желанным?
Лопатят воздух, чуть присвистывая, вертолетные винты. Плывет расчерченная на желтые квадраты земля.
Посадка. Клонящееся к закату солнце катится почти по диагонали через левый блистер. Руководитель полетов дает экипажу время "чуток передохнуть' и предупреждает, что придется еще разок слетать в район.За ранеными.
- Антон, - окликает Палагин борттехника старшего лейтенанта Гловского. - Проверь загрузку боекомплекта .Мы со штурманом - на КП.
Вечер подкрадывается душный, комариный. Мелкие здесь комары, но след от укусов десятикопеечными зудящими волдырями остается надолго.
Уже совсем темнеет, когда "вертушка" уходит в полет, разгоняя эхо двигателей по бегущим внизу морским волнам.
Палагин невысок ростом и кажется слегка полноватым. Такое впечатление от округлого улыбчивого лица. Голос его, не выдержавший постоянного напряжения и соперничества с гулом двигателей, осип. Но это не портит впечатления. Природное обаяние, которым обладает Сергей, располагает к беседе.
Ему почти тридцать два. Многое успел испытать. Предыдущую чеченскую кампанию прошел от звонка до звонка. И в нынешней занят с первого дня.
Странно, но он - единственный из встреченных на войне, кто не пенял на судьбу и не поминал лихим словом политиков. Словно там, где постоянно парит, принято быть выше дрязг и грязи.
Утро. Сон еще не слетел с припухших век, и хочется вздремнуть минут сто двадцать. Но руководитель полетов торопит. Десантники ждут "вертушку".
Идут знакомым курсом мимо скалистых гор с закрытыми порами пещер. Над спящими еще селениями.
Чуть раньше к господствующей высоте, которую штурмуют десантники, ушла пара вертолетов огневой поддержки. Палагинская "восьмерка" - единственная среди МИ-восьмых их эскадрильи, которая работает по целям наравне с МИ-24.
Уже на подлете к высоте на частоту вертолетчиков вышли боевики.
- МИ-восьмой, поворачивай домой, не то сейчас тебя сделаем!
- Один такой сделал, - отозвался Сергей, - до сих пор найти не могут. Огненная строчка потянулась с земли к вертолету, вышивая на небесном полотне смертельный узор.
- ДШК, - определил штурман. - Из пещеры бьет.
- Вижу, - кивнул Палагин. - Жаль, времени нет сейчас с ним возиться. Надо предупредить ребят...
Ранним утром, мирным для большинства жителей России, вертолетчики снова летели на войну. Впрочем, у нее много имен. Еще недавно рядилась в тогу защитницы конституционного порядка. Теперь назвалась контртеррористической операцией. Война эта почему-то стесняется своего истинного имени. Как политическая интриганка, она тонко играет отведенную ей роль, но при этом не может не быть собой. Без выстрелов и взрывов, без убитых и раненых.
Из кабины вертолета война зачастую видится как отстраненное действо. Замкнутое пространство, прозрачная высота создают иллюзию безопасности. Взирая сверху, чувствуешь себя почти Богом. Справедливым, спокойным, бесстрастным.
Хотя нет, бесстрастным Палагин никогда не был. Даже когда захлестывала меланхолия, и мозг отказывался воспринимать опасность. Пронзительно тонко он чувствует любую боль, особенно - боль потерь и поражений. Без нее, пронизывающей и очищающей, никогда не научишься радоваться обычной жизни, без выстрелов и смертей. Радоваться успеху или доброму поступку. Наконец, тому, что просто живешь.
На войне люди научились радоваться даже мимолетной встрече с человеком, которого и видели-то прежде всего раз. "Надо же, живой, чертяка! А помнишь, был с нами еще один? Его уже нет..."
Когда подлетели к высоте, пространство внизу уже кромсало множество пулеметных и автоматных пуль. Бой разгорался, яростный и жестокий.
- Командир, - позвал Палагина штурман, - смотри, вчера окопы боевиков лишь у ''зеленки" были, теперь всю высоту изрыли.
- Вижу, Сережа. Тяжело нашим, надо помочь.
Вертолет, хищно опустив нос, прошел над высотой. Опаленная огнем, поднятая разрывами НУРСов пыль накрыла окопы боевиков.
- Антон, - позвал Палагин борттехника, - теперь твоя очередь.
- Понял, командир, - старший лейтенант Гловский приник к носовому пулемету. -Пошлем ''духам" персональный привет.
Стрелял он метко, доставая пулями тех, кто, укрывшись в окопе, чувствовал себя в относительной безопасности.
- Молодцы, ребята, - оценил с земли их работу авианаводчик. - Хорошо "духовские" пулеметы загасили.
Внезапно его прервал голос более властный, требовательный. Палагин уже слышал его раньше.
- 'Вертушка", командующий объединенной группировкой видел вашу работу и передает благодарность. Особенно пулеметчику.
- Антон, - обернулся штурман к борттехнику, - с тебя 100 граммов. Сам "первый" за меткую стрельбу благодарит. ^
Улыбающийся Гловский ответить не успел.
- Экипаж, работаем дальше, - требовательно произнес Палагин - Заходим за '"двадцать четвертыми"...
Этому дню, казалось, не будет конца. К трем часам после полудня, когда потребовалось срочно вывезти раненых десантников, у вертолетчиков был уже седьмой или восьмой вылет.
- Садимся под огнем,- предупредил подчиненных Сергей. - Поэтому все делать быстро.
- Пара "двадцать четвертых" вас прикроет, - приободрила земля.
Однако вертолеты огневой поддержки, уже минут двадцать утюжившие позиции боевиков, доложили, что боекомплекты полностью израсходованы.
- Будем лишь имитировать атаки, - уточнил ведущий.
Человеку, далекому от авиации, трудно оценить опасность, которой подвергают себя вертолетчики во время холостых проходов, когда винтокрылые машины особенно уязвимы. Ведь стригут небо буквально у боевиков над головами. И только мастерство, удача да страх спрятавшихся в окопах - на стороне вертолетчиков.
Палагинский экипаж смелость и мужество своих коллег оценил. И постарался побыстрее уйти с ''точки". И все же когда прибыли на аэродром, Антон Гловский нашел на зеленом дюралевом корпусе и лопастях своей "восьмерки" до десятка пулевых отметин...
Судьба… У каждого она своя. Как и пути-дороги на войне. Несколько человек, с кем беседовал во время своей командировки в объединенную группировку федеральных сил на Северном Кавказе, советовали написать про геройский экипаж вертолета. И судьбе было угодно, чтобы мы встретились. Жаль только, что встреча была скоротечной, и многое не узнал, не спросил у Сергея Палагина и его боевых друзей. Даже эпизоды боевых вылетов, рассказанные скупо и сбивчиво, пришлось долго связывать в единую ленту Возможно, и с некоторыми огрехами, невидимыми для автора. И все же постарался донести до читателей главное - напряженную боевую работу вертолетчиков, которые и на войне остаются нормальными, неунывающими людьми. Даже совершая подвиги, даже рискуя собой.
А когда прощались, не удержался и спросил у Палагина: ''Что стало с тем ДШК, который обстреливал вас на пути в район?"
Палагин рассмеялся:
- Да ничего не стало. Ни угроз, ни ДШК. Мы оказались точнее...
1999 год

История двадцать четвертая: ПРОБУЖДЕНИЕ

- Сережка, ты? - к высокому чернявому парню, менеджеру магазина электробытовой техники, широко шагая и улыбаясь, спешил огненно-рыжий офицер. Фуражка с "крылышками" лихо заломлена, шинель с капитанскими погонами, нараспашку.
Память вздрогнула, напряглась и выдала искомое: Витька! Лемехов!
Обнялись, похлопывая друг друга по спине, словно убеждаясь в реальности происходящего.
- Сколько лет, сколько зим! Надо бы событие отметить, -Лемехов светился радостью.
- Надо, - согласился Юрасов, - с выпуска не виделись.
- Да, - Лемехов вздохнул, - человек, как говорится, предполагает, а судьба располагает.
Он взял Сергея под руку, увлекая в сторону от витрины с чайниками, утюгами, кухонными комбайнами…
- Слушай, а как это понимать? - кивнул на ламинированный бейджик, закрепленный на лацкане пиджака. - Променял небо на хозбыт? Серега, ты же прирожденный вертолетчик!
Юрасов покраснел:
-Был вертолетчик, Витя, да вышел.
- Что?!
-Ладно, ты меня не глуши, - Сергей высвободил руку. - Я ведь на работе. Вот тебе мой домашний адрес, - протянул визитку, что-то написав на ней. - Приходи вечером, тогда и поговорим.
День пролетел как птица. Юрасов и не заметил, как стемнело на улице. Машины раздули угольки фар. А на почерневший небосвод выползла луна.
Лемехов с шумом распахнул дверь в квартиру с указанным в визитке номером, прессуя пространство и тишину.
- Разрешите посадку? Это аэродром Юрасовых?
Светлокурая Леночка, жена Сергея, ни разу еще не видевшая Виктора, смущенно улыбаясь, отпрянула.
- Проходите, пожалуйста. Сергей предупредил…
- Что? - перебил Лемехов, удивленно подняв брови. - Его нет дома? Друга на работу променял?
- Да нет, он душ принимает.
- Во, - Виктор заливисто рассмеялся, - значит вовремя я. Шинельку сейчас скину да пойду шею ему намылю. Заслужил!
Он рокотал как двигатель, заполняя собой пространство прихожей. Огненная шевелюра, небрежно приглаженная широкой ладонью, упрямо рвалась вверх. В карих глазах носились искорки.
- Ой, совсем забыл, - Лемехов прервал смех и протянул Леночке большой букет алых роз. - Пусть их тепло согреет вас в трудную минуту. А это, - достал из пакета бутылку марочного коньяка, - пусть согреет вашего мужа…
Стол в гостинной был уже накрыт. Вышел улыбающийся Сергей. Вновь обнялись. Выпили за встречу. Потом за российскую авиацию - лучшую в мире. И на друзей наплыло прошлое. Детство, прошедшее в одном доме. Учеба в военном училище.
- Слушай, - вспомнил Лемехов утреннюю встречу, - а ты что же, уже не летаешь?
Юрасов потускнел от вопроса. И Виктору показалось, что его продолговатое красивое лицо вытянулось еще больше.
- Знаешь, - Сергей задумался, подыскивая нужные слова. - История со мной приключилась трагикомическая. Чуть в тюрьму не попал.
- Да ну? Интересно послушать, - откинулся Виктор на спинку дивана.
- Да уж интересного мало, - усмехнулся Сергей. - Но если хочешь- расскажу…
Произошло это в то время, когда на армию обрушился вирус коммерции. Все словно забыли о своем предназначении и раздумывали только над тем, как разбогатеть.
В н-ском авиационном полку летчики транспортного Ан-12 согласились перебросить по воздуху племенного быка. А что? Груз попутный, а деньги за услугу платили немалые.
Бык Буян даже с виду был грозным. Высокий, с широкой грудью и красной пульсирующей жилкой в больших глазах, он казался черной горой, через которую периодически пропускали электрические разряды. Буяна с трудом завели в грузовой отсек пять человек, закрепив за шею стальной цепью.
Когда поднялись в воздух, и внизу засеребрилась гладь большого озера, бык заревел и задергался словно раненый. И надо же такому было случиться, но одно из креплений не выдержало. Сломавшись, оно дало Буяну полную свободу. Тут-то он и закрутил по отсеку жуткий испанский танец, периодически пробуя на прочность тонкие самолетные бока.
- Командир, - взмолился бортинженер, - сейчас это чудовище нам сделает дырку, и мы утонем, как "Титаник".
- Спокойно, - процедил сквозь зубы командир. - Быка надо поймать и привязать.
- Да кто ж его поймает, - возразил бортинженер. - У нас в экипаже тореадора нет. А простой смертный к этой горе взбешенного мяса не подойдет.
- Ладно, - махнул рукой командир, - письменного договора у нас с племзаводом нет. Сбросим быка и все дела.
Медленно раскрылись створки рампы, и самолет задрал нос вверх, освобождаясь от разбушевавшегося "пассажира".
- И надо же такому было случиться, - развел руками Юрасов, - но падающий бык угодил аккурат в рыболовецкий баркас, единственный на том озере.
Огненная шевелюра Лемехова затряслась от смеха.
- Нет, ты представляешь? - засмеялся и Сергей. - Огромное озеро. Маленький баркас посередине. И бык - точно в десятку. Слава Богу, из людей никто не погиб.
- Слышал я про это, - Лемехов вытер рукой проступившие на глазах слезы. - Командир того экипажа - муж моей двоюродной сестры. До сих пор летает. Но с комэсков сняли. И сумму солидную пришлось заплатить.
- Хм, вот ведь какая штука, жизнь, - повел головой Юрасов, удивляясь неожиданно всплывшим подробностям. - Что было потом - я и не знал. Хотя, наверное, это и не важно. Важно, что жители разбросанных по берегам озера деревень стали чуть ли не панически бояться самолетов. Вот это-то и сыграло со мной злую шутку…
В то раннее утро Ми-8 Юрасова шел домой. Солнце уже накалило край небосвода и готовилось показаться на глаза. Внизу царило редкое спокойствие. Даже на озере, обычно подернутом в это время густой рябью.
Метрах в двухстах от берега на резиновой надувной лодке бодрствовал рыбак. Сверху было видно как часто выхватывает он из воды серебристых рыбешек.
- Интересно, кто у него клюет? - услышал вдруг Юрасов в наушниках голос штурмана Кости Лебедева и поразился, что в эти минуты они думают об одном и том же.
- Сейчас посмотрим, - улыбнулся Юрасов и направил послушную "вертушку" в сторону рыбака.
Когда зависли низко над водой, сидевший в лодке человек привстал и что-то закричал, нервно махая рукой. Неожиданно он потерял равновесие и упал в воду.
- Мама родная, - закричал Сергей, видя как беспомощно барахтается рыбак в воде. - Да он же сейчас утонет!
- Борька! - призыв командира толкнул с места борттехника старшего лейтенанта Синицына.
- Я!
- Быстро открывай дверь и попытайся с трапа достать вон того бедолагу, - Юрасов показал вниз.
- Понял! - Синицын метнулся к двери. Свист лопастей ворвался в кабину.
"Вертушка" почти припала к озерной глади, взметнув ввысь водяную пыль, оседающую на стеклах и дюралевых боках.
Борттехник, свесившийся со ступеньки трапа, сумел ухватить уже обессилившего рыбака, но не рассчитал веса и сам сорвался в темную воду.
- Е-мое, - выругался Юрасов. - Костя! Борька в воде! Быстро за ним!
- Понял командир, - штурман метнулся к двери.
Сердце Сергея затрепыхалось в плохом предчувствии. Его удары отдавались в висках, разрывали колыхавшуюся от частого дыхания грудь.
Штурман - его надежда и опора, его лучший друг - доверия не оправдал. Увидев, как и он сорвался вниз, Сергей закричал от бессилия.
- А-а-а! - неслось под винтом над гладью воды.
- А-а-а! - проникало в каждую клеточку, в каждый атом тела. Сознание словно потускнело, залитое воском разгоревшейся беды. И лишь одна мысль - спасти ребят, а там будь что будет, - сверлила мозг.
Юрасов еще ниже прижал машину к воде. Но волны, разбегавшиеся под напором воздушных струй, ударили барахтавшимся в лицо, погнали прочь от спасительного трапа.
- Ну что же вы?! - кричал Юрасов. - Хватайтесь! Держитесь за трап!
Бесполезно. Словно кто-то невидимый вмешался сегодня в жизнь Юрасова и его экипажа, коверкая реальность, приближая роковой конец. И Сергей решился на невероятное. Доверившись автопилоту, он метнулся к трапу. Спустившись на самую низкую ступеньку, от чего ботинки скрылись в воде, выгнулся коромыслом и подхватил еле державшегося на воде рыбака. Он не ощущал ни холодных брызг. Ни тяжести. Он швырнул рыбака в салон как спортивную сумку и не слыша его приземления уже цеплял за шиворот своего борттехника. Штурман, изловчившись, поднырнул под бьющие в лицо волны и вполз на трап сам…
- Рыбака того мы доставили на берег, - вздохнул Юрасов. - Договорились, что о случившемся не расскажет никому. Я даже последний стольник, оставшийся до получки, ему сунул. А он, как оказалось, был местным участковым. Ну. И в тот же день нас сдал. Такая вот грустная история. Меня сначала хотели под суд отдать, а потом просто уволили, благо оргштатные мероприятия начались. Так и кончился "прирожденный вертолетчик Юрасов".
- М-да, - Лемехов, давно уже слушавший серьезно, сочувственно вздохнул. - Не повезло. Ну, а медаль-то мне покажи! - попросил он, и в глазах его вновь забегали веселые огоньки.
- Медаль? - переспросил Юрасов. - Какую медаль?
- Да за спасение утопающих, - расхохотался Виктор. - И за это, старик, надо непременно выпить…
Лишь с зарей закончилась ночь рассказов и воспоминаний. Лемехов заторопился на автовокзал: еще накануне планировал убыть в родной полк. Юрасов с тоской взглянул на летные эмблемы, поблескивающие в петлицах витькиной шинели. Тот поймал его взгляд, и вдруг лицо его осветилось радостью:
- Слушай, совсем забыл. Начальник-то нашего училища - командармом стал. А что, если тебе к нему обратиться? Уверен: он Юрасова помнит. Лично ведь тебе золотую медаль вручал.
Огонек надежды вспыхнул в груди Сергея.
- Да? Думаешь, возьмет?
- Конечно, возьмет. Вместе еще полетаем…
В 8 утра Юрасов как обычно отправился в магазин электробытовой техники. Он шел по знакомой улице и чувствовал в себе что-то новое. Какая-то тонкая струнка проснулась в истомленной душе. И словно крылья вырастали за спиной. И жизнь, стылая как зима, пробуждалась…

История двадцать пятая: "БАТЬКА"

Белые чайки, словно бумажные кораблики, покачивались на лазурных волнах.
Желтый диск солнца поднялся высоко, и Черное море искрилось в его лучах,
впуская в себя и тепло, и свет, и тени легких облаков, скользящих по
голубому, слегка выцветшему небосводу.
Шевченко стоял на подрагивающей палубе резвого остроносого катерка, с
удовольствием вдыхая свежий морской воздух. Вдруг поймал себя на мысли, что
Черное море лучше бы было назвать Лазурным. Каждый раз, когда с делегацией
ростовчан он приезжал к подшефным морякам-черноморцам, море ласкалось как
котенок и старательно прятало свой черный характер в придонной глубине.
Когда катерок огибал флагманский корабль украинского флота "Гетман
Сагайдачный", высокий офицер-моряк весело пошутил:
- Украинцы гетманом гордятся, а мы батькой.
Шутку стоявшие на палубе поняли и рассмеялись, но моряк, лукаво улыбаясь,
все же добавил:
- Батькой Шевченко.
Вздрогнули вороные усы Николая Васильевича. И почему-то защипало в глазах.
Видно соленая морская пыль в них попала. А вокруг все смеются, на Шевченко
поглядывают. Рассмеялся и он: "Спасибо, друзья, за высокую оценку". И
заморгал часто-часто, морскую соль из глаз выгоняя. А может, и не морская
она вовсе
"Батькой" Шевченко называют давно. Сегодня и не узнать, кому принадлежит
авторство приятного прозвища. То ли рабочим котельно-механического завода,
где шесть лет директорствовал, то ли жителям Железнодорожного района,
которые с появлением Николая Васильевича на посту председателя райисполкома
впервые почувствовали на себе отеческую заботу. Впрочем, не важно кто был
первым. Важно, что Шевченко и сегодня для всех, кто его знает, - батька. И
выслушает, и подскажет, и поможет.
Шевченко удачлив и потому интересен. За что бы ни брался - все доводит до
конца.
В восьмидесятые годы стал он директором котельно-механического завода. Завод
этот был в то время на слуху. Арестован за хищения директор. Завален
производственный план. А предприятие - единственное в стране - выпускает
модульные автозаправочные станции. На них тогда большой дефицит имелся.
Лето в разгаре. Солнце пот выжимает, а к котельно-механическому не
подъехать. Он ведь в низинке стоит. А рядом коллектор мусором забился.
Низинку и затопило.
Вышел из машины, головой покачал: бесхозяйственность! Как ни смешно, но
пришлось Николаю Васильевичу первый раз на завод через дыру в заборе
проникать. Искать ее нужды не было. Рабочий люд к ней по бурьяну тропку
протоптал. Аккурат мимо заводоуправления-
Заводы, понятно, бывают разные. Гиганты, по цехам которых рабочие на
велосипедах ездят. Совсем маленькие, где персонала-то сто человек.
Котельно-механический представлял собой нечто среднее. К тому же, по
выражению Шевченко, лежал на боку, словно пьяница после знатной гулянки. И
все же был, подчеркну, уникальным, ибо мог выпускать и огромные котлы, и
автозаправочные станции, и очистительные фильтры. И это уникальное
предприятие предстояло Шевченко поднять. Как? С чего начинать подъем?
Разумеется, Николай Васильевич не был случайным человеком в промышленности.
Трудовую биографию начал учеником газоэлектросварщика. Потом были и
строительный техникум, и экономический факультет высшей школы профсоюзного
движения ВЦСПС. Он хорошо разбирался в строительстве, глубоко понимал
экономику. Но главное - Шевченко умел работать с людьми.
Николаю Васильевичу удалось почти невозможное - резко повысить
производительность труда. Завод через полтора месяца выдал столько
продукции, что в министерстве нефтяной промышленности не поверили и прислали
комиссию.
Еще бы! Раньше-то котельно-механический изготавливал одну автозаправочную
станцию в год, а тут без снижения выпуска остальной продукции сразу десять.
Нет, конечно же, увеличение производства планировалось: до Шевченко на
заводе шел эксперимент. И все же цифра в Москве показалась нереальной.
Заместитель министра, ученые-разработчики ходили вокруг модулей готовых
станций и удивленно качали головами. Ведь все по проекту! Все качественно!
Зайдя в бытовой модуль, замминистра похвалил заводчан.
- Это же настоящая квартира! И ванная комната есть, и отдельный санузел, и
меблированная гостиная. Даже жалюзи выполнены по европейским стандартам.
Неужели все это изготовлено на вашем заводе?
- Все, кроме мебели, - улыбнулся Шевченко. - Но при необходимости и ее
изготовление освоим.
Замминистра засмеялся:
- Если все сами делать будете, что смежникам останется?
- Ну, об этом пусть у них голова болит?
Комиссия, удовлетворенная увиденным, уехала. И когда в следующем квартале в
Москву вновь ушли цифры о перевыполнении плана, проверок не последовало.
Котельно-механический в считанные месяцы перекочевал в отчетах из отстающих
предприятий в передовые, а о Шевченко заговорили как о директоре-самородке.
Выходит, повезло заводу с Шевченко. Ну, а самому Шевченко с чем повезло?
- Я работал, - говорит Николай Васильевич. - И мне было важно, чтобы меня не
трогали.
Ему повезло в том, что дали раскрыться. Что не вызывали для разборок, когда
стал увольнять пьяниц и прогульщиков. Что не тыкали носом в различные
ведомственные инструкции, когда перестраивал производство. Что выделили
финансы на развитие. Шевченко заболел тогда идеей организовать выпуск
пенополиуретана для нефтяных емкостей, снижающего потери от испарения
нефтепродуктов при хранении на десятки процентов. Проблема мировая и можно
было хорошо заработать, начав продажу пенополиуретановых понтонов. Болгария
и Венгрия уже вели переговоры о закупках.
В общем, Шевченко смотрел вперед, разрабатывая стратегию развития завода. В
Неклиновке был даже построен цех по производству пенополиуретана, однако
выпустить его так и не смогли: распался Советский Союз, финансирование
проекта прекратилось. Николай Васильевич с болью говорит о неосуществленном.
Удача -дама капризная. Нет-нет, да и показывает свой характер?
Шевченко мягок в общении, не давит, не навязывает своих решений. Но при этом
не терпит расхлябанности, бездарности. А если уж видит человека толкового -
мимо не пройдет, обязательно примет участие в его судьбе.
На заводе котельщиком работал молодой парень, имевший за плечами высшее
образование.
Однажды зашел в кабинет директора начальник цеха и стал на парня жаловаться.
Но не на нарушение дисциплины (он не курил и спиртного в рот не брал, что в
рабочей среде - редкость), а за его ироничные высказывания. Мол, мешает
работать, людей против руководства настраивает, подрывает авторитет.
Когда Николай Васильевич побеседовал с котельщиком, то увидел, что его
замечания справедливы. Ну, разве можно укорять человека за то, что указывает
мастеру на ошибки в расчетах по раскрою металла? Неужели лучше исправлять
ошибки потом, когда и исправить-то их без дополнительного расхода листового
проката нельзя?
- Ладно, - сказал Шевченко, - раз такой умный - поработай мастером, а там
посмотрим.
Когда Николай Васильевич уходил с завода, был тот котельщик уже начальником
цеха. И вряд ли это его последняя руководящая должность.
Стало быть, умел Шевченко и требовать, и чувство ответственности в
подчиненных ценить. Не потерял он этого умения и став председателем райисполкома Железнодорожного района.
Горячая должность… Шевченко долго подыскивает сравнение, чтобы выразить ее
суть. Сказать, что крутился как белка в колесе - однобоко. Крутиться так,
значит, выполнять какую-то одну операцию. А у него - коммунальное хозяйство,
промышленность, школы, медучреждения… И во все нужно вникнуть, принять
правильное решение.
- Ощущение такое, - говорит, наконец, - будто попал под водопад, в котором
вода то горячая, то холодная.
Больше всего проблем, конечно, по коммунальному хозяйству. Район - старой
застройки. Половина жилья - частный сектор.
Возле райисполкома была водяная колонка. И не раз из окна служебного
кабинета видел Николай Васильевич длинные очереди за водой.
"Эта проблема первоочередная, - сказал себе, - с нее и начну".
Как решал - рассказ долгий. Даже жители района не верили, что прекратятся,
наконец, очереди за водой. А Шевченко верил и людей убеждал.
В начале девяностых только что назначенный главой администрации
Ростова-на-Дону Юрий Борисович Погребщиков делал ознакомительные поездки по
районам города. "Хитрый мужик был, - говорит про него Николай Васильевич. -
В районах как раз вводился институт глав администраций, и Погребщиков хотел
узнать: кто из председателей райисполкомов чего стоит. А как узнать, не
услышав оценок со стороны, не осмотрев территорию?"
В Железнодорожном районе беседовал мэр с директорами заводов, на улицах
мнение людей спрашивал. А когда встретился с Шевченко, коротко сказал:
- Работай! Если бы обо мне так люди отзывались - считал бы, что жизнь прожил
не зря?
Мы сидим в кабинете Шевченко, беседуем о шефстве ростовчан над
моряками-черноморцами. Николай Васильевич, ставший депутатом Законодательного Собрания Ростовской области, время от времени
закуривает. Когда наклоняет голову с сигаретой во рту, чтобы прикурить, вижу
серебристую седину в еще густой аккуратно приглаженной шевелюре.
- Некоторые не понимают важности контактов с флотом, - говорит Шевченко. -
Упрекают, что, мол, подарки туда возим, а не своим беднякам раздаем.
Неправильный подход. На флоте служат и наши парни. Им в первую очередь
помогаем. В каждый приезд встречаемся. А летом отправляем на отдых детей.
Они живут на нашем подшефном госпитальном судне "Енисей", купаются в море,
посещают с экскурсиями боевые корабли. Детям там настолько нравится, что
уезжают со слезами. Вот вам и воспитательная работа, вот вам и ответ на
вопрос надо или не надо помогать флоту.
Он уверен, что из мальчишек, увидевших флот, вырастут прекрасные защитники
России. Он знает, что многие из побывавших там, уже решили поступать в
военные училища.
Умен и житейски мудр Шевченко. Как глубоко мыслит! Как хорошо находит
рациональное зерно!
Я узнаю его и удивляюсь. Удивляюсь мудрости народа. Придумали же такое -
"батька"? Здорово, однако, придумали!
2002 год

История двадцать шестая: "САШКА-ФЕНОМЕН"

Пугливая весенняя ночь разродилась грозой. Разбуженный громом Сашка Востриков долго ерзал тощим телом по белой в горошек простыни: никак не удавалось найти удобное положение. Словно нарисованный горох вдавливался в худые бока. А когда постель кажется шершавым асфальтом - какое уж тут успокоение!
Обрывки мыслей проносились в голове, освещаемые вспышками молний. Кудрявые длинные волосы слиплись от пота и были похожи на извилистые ручейки, оставляемые дождевыми каплями на оконном стекле.
Сашка сел и спустил ноги с кровати.
"Нервы ни к черту,- подумал он. - Вот уж и бессонница, здрасьте-пожалуйста. Старею что ли?"
Однако в двадцать пять о старости задумываются редко. И Сашка, по касательной затронув серьезную тему, проникся думами о будущем.
Сашкина жизнь рвалась на куски. Словно черный кот каждое утро переходил его дорогу. За последние полгода он потерял работу, жену и регулярную зарплату. Отвернулись друзья. Плохое, как известно, пристает лишаем. И не избавиться потом от него, ни сбежать.
Три раза Востриков пытался начать новую жизнь. Будучи инженером-строителем, сколотил аккордную бригаду строить "новому русскому" дом. Но Сашкин подчиненный - похожий на цыгана - разбил супердорогой унитаз.
- Уроды, - заорал хозяин, перебирая валютные осколки. - Это же Фин-лян-дия!
- Была, - искренне посочувствовал Сашка.
Хозяин, едва не задохнувшийся гневом, остановился на полуслове. Сочувствие худого как соломинка бригадира разомкнуло в нем какую-то электрическую цепь. Он успокоился, усмехнулся и продолжать строительство поручил другим.
"На мой век работы хватит", - решил Востриков, и по объявлению устроился в магазин электротоваров. Здесь он проработал две недели, пока не уронил, задумавшись, японский цветной телевизор. Не специально, конечно: зацепился за ступеньку. И в тот же день с позором был изгнан. Без выходного пособия и добрых слов в спину.
Вновь оказавшись на улице, Сашка потянулся к затылку и попытался вычесать спасительную мысль. "Что делать, если жизнь норовит утопить? Где найти соломинку?"
Работа водителем "Газели" подвернулась случайно. Предложил сосед, открывший магазин по продаже холодильников. Все, что от Сашки требовалось - это развозить холодильники по адресам клиентов. И все бы ничего, да подрезала его однажды кроваво-красная "тойота". Еле вывернул на обочину. Машину и жизни людей сохранил, но от резкого толчка упали два находившихся в кузове холодильника. Один, как назло, оказался без упаковки…
Так закончилась Сашкина водительская карьера. В общем, было о чем задуматься ему в пугливую весеннюю ночь, о чем поразмыслить между ударами грома. Жизнь по-прежнему бестолково текла между пальцев. И что ни день - то новое разочарование.
Неподалеку от Сашкиного дома нескромно процветал пивной бар отставного прапорщика Авдея Анохина. В небольшом зеленом павильончике когда-то было кафе-мороженое. Но со временем дощатые ребра деревянного строеньица полопались, и торговать мороженым в кафе прекратили. Тут-то и подвернулся Авдей Анохин, предложивший купить разрушающийся объект общепита за скромную цену. Предложение поначалу отклонили: больно уж скромничал отставной прапорщик, оценивая государственную собственность. Но район был непрестижным, покупатели в очереди не стояли. Вот и решили власти получить за кафе хоть что-то, что всегда больше, чем ничего.
Вскоре кафе преобразилось: обросло новыми стенами из сосновых досок, обзавелось дубовым прилавком и столами. Стены прапорщик украсил маскировочными сетями. А с толком развешенные электролампы создавали уют и непосредственность.
Востриков частенько наведывался в это питейное заведение. Цены Анохин держал приемлемые и при этом пиво не разбавлял, промышляя прибылью с оборота.
- Репутация - вот главное богатство, о котором стоит мечтать - улыбаясь, говорил рослый, как гренадер, Анохин постоянным клиентам.
Но в душе он мечтал о вишневом БМВ последней модели, о поездке в Париж и валютном счете в солидном банке.
Со временем, когда дела пошли в гору, прапорщицкая душа Авдея Анохина покраснела ржавчиной. Он перестал раскланиваться и улыбаться посетителям. Он озаботился лишь тем, как побыстрее вытрясти содержимое их кошельков.
Первым делом поднял цены на пиво и закуски. Потом подвязался проводить организованные застолья и праздничные вечера.
С изменением методов работы менялось и отношение Анохина к людям. Угодничая перед богатыми, он перестал замечать тех, к числу которых недавно относился и сам.
Сашка, подметивший эту метаморфозу, все реже и реже заходил в Анохинский пивной бар. Но каждая неудача жаром томила грудь. И хотелось как-то забыться, холодным пивом потушить огонь.
Расставшись с "Газелью" и соседской фирмой, Востриков по привычке заглянул к отставному прапорщику. Протянул моложавому бармену-армянину пятьдесят рублей и сделал привычный заказ.
- С вас еще двадцать, - разливая пиво, сказал бармен.
- Но ведь неделю назад мой заказ не стоил и пятьдесяти, - удивился Сашка.
- Неделю назад и пиво было из другой кеги, -невозмутимо ответил армянин.
- У меня больше нет, - покраснел Сашка.
- Заведение в долг не дает, - ответил бармен. - Если согласны - уменьшим заказ…
-Уменьшайте, - вздохнул Востриков. - Знал бы, что вновь цены подняли, - в другой бы пивбар пошел. Сгубит вас жадность… Как пить дать сгубит…
Ночью, когда Сашка забылся тревожным сном, неожиданно громыхнуло. Поднятый резким звуком и звоном разбитых стекол, он выглянул в окно и оторопел. Пивбар Анохина, разорванный мощным взрывом, скоропостижно скончался. Позже злые языки болтали, что его подорвали два офицера-десантника, приехавшие из Чечни. Между ними и отставным прапорщиком случилась в тот вечер легкая потасовка. То ли из-за высоких цен на закуски и пиво, то ли не понравилось десантникам выпиравшее как прыщ анохинское высокомерие. Следователи, правда, виновников не нашли. Но ведь и народ зря говорить не будет. А он, народ, как ни странно, десантников не осуждал. "Поделом досталось спекулянту проклятому… И другим тоже наука будет"…
Востриков не любил Анохина, но встретив на улице, посочувствовал.
- Да к чему слова? - отмахнулся почерневший от злости и горя Авдей. - Старого не вернешь, но разорения моего, -погрозил кому-то длинным указательным пальцем, - не дождутся. Назло всем новый пивбар построю. Еще больше и красивее…
- Если вновь человеком не станете, - возразил Сашка, - и новый пивбар взорвут. Нынче с этим просто. Как на рыбалку с сетью сходить.
- Тьфу ты! - сплюнул Анохин. - Накаркаешь...
С тем и разошлись. Но через некоторое время отставной прапорщик все-таки возвел бар лучше прежнего. И его не взорвали. Бар сгорел от прямого попадания молнии. Аккурат в день рождения Анохина. Такой вот природа преподнесла подарочек.
А Сашка удивился и о себе задумался. Уж не его ли слова так сбываться начали? Проверить решил. Гулять по городу отправился.
Заходит в универсальный магазин колбасы купить, а там продавщица - блондинка крашенная. На рубль продаст, на сто нахамит.
-Вы бы, девушка, успокоились, - говорит ей задушевно. - Поблагодарили покупателя за покупку.
- На всех благодарности не напасешься, - отвечает. А из глаз электрические разряды во все стороны разлетаются.
- А вы попробуйте. Иначе ваше зло к вам и вернется.
Не послушалась блондинка, прогуляться Сашке подальше предложила. А ночью магазин ограбили. И целую неделю не было в нем никакой торговли. Когда вновь отворил универсам свои двери - крашенной блондинки среди продавцов уже не оказалось.
Такой вот стал Сашка феномен. Только он ведь зла не желает. Само провидение творящих зло наказывает. Помните: не убий, не укради, не прелюбодействуй… О Божьих заповедях Сашка напоминает. Сам-то он безобидный как птенец и по-прежнему худой как соломинка. А вот жена к нему недавно вернулась. И на работу опять поступил: холодильники на "Газели" развозить. То ли совесть у соседа проснулась, что ни за что он парня уволил, то ли про феномен его от кого-то узнал. Извинился даже и зарплату по сравнению с прежней повысил. А Сашке что ж… Он для себя просить не будет. Но если дают - не откажется…

История двадцать седьмая: ЛЕТАТЬ РОЖДЕННЫЙ

Только летчику, как птице, дано парить в синеве над облаками. Только летчик может восторгаться небом снова и снова, выражая свой восторг в стихах.

"С чем сравнить синеву бездонную,
Многоликую, многозвонную?
Как рука твоя, она нежная.
Как глаза твои, безмятежная.
С чем сравнить облака пушистые,
Развихрастые, волокнистые?
Как твой волос, они душистые.
Как твой голос, они лучистые…"

" И опять я , как будто впервой,
Авиацией вновь захмелею,
Зная точно: как страсть и покой,
Все начнется и кончится ею!"

Полковник Геннадий Штерн сед и улыбчив. Карие глаза смотрят тепло и доверчиво. Подбадривают. Кажется, знаешь о нем уже все. Но с каждой минутой Штерн открывается все больше и больше. И удивляешься вновь обнаруженной новизне. И радуешься, что не перевелись еще в небе романтики. Сколько же талантов может нести в себе один человек?

"Да полноте пытаться пыл страстей
Унять бесстрастным холодом рассудка.
Тот мудр, кто любит. Женщину. Друзей.
Ребенка. Небо. Преданно и чутко…"
О своем пути в небо Геннадий Исаакович говорит с улыбкой:
- Я не метался, как другие, в поисках жизненного пути. С самого дня рождения будущее мое было предопределено: авиация. Родился-то прямо на аэродроме. Оттуда, где случилась первая посадка, и началась моя бесконечная, бездонная любовь к небу.
Было это сорок восемь лет назад. Под Мурманском. В одном из домов офицерского состава, стоявших на краю военного аэродрома. И первый крик родившегося человечка влился высокой нотой в далекое пение авиационных моторов.
Как-то, уже будучи полковником, Геннадий побывал в тех краях. На месте военного аэродрома - Мурманский аэропорт. А вот дома стоят… Серенькие пятиэтажки. Взгрустнулось от встречи с детством.
Первый полет на боевом самолете помнит Штерн по сей день, хотя случился он трех лет от роду. Геннадий заболел коклюшем. Везти его в Мурманск не было никакой возможности. И местный доктор, возможно, сам питавший любовь к небу, посоветовал матери:
- Ваш муж - летчик. Пусть возьмет сына в небо. Перепад давлений мальчику поможет.
Доктор был уже стар. В глазах его светились ум и доброта. И мать поверила, что полет на самолете Геночке поможет. Уговорила мужа.
Конечно, не будь Штерн-старший начальником штаба авиационного полка, полет тот мог бы и не состояться. В ту пору много было у летчиков разных ограничений. И случись какое-то отклонение от установленных норм, с нарушителями не церемонились.
И все-таки Геннадий полетел. Его усадили на правое сиденье ЯК-12. Подложили подушки… Выруливание. Разбег и… До сих пор перед глазами Штерна вспухшие кустарником северные сопки, зеленый луг, коровы на нем и солнце, обнявшее самолет в вышине.
Он не забыл ничего, что касается того первого полета. А когда после приземления шагнул на землю, кашлянул только раз. И - все. С тех пор твердо уверен: все болезни надо лечить только в воздухе.
Закончив школу, Штерн легко поступил в Ейское высшее военно-авиационное училище летчиков. Ему от природы все давалось легко. Отличная память, разносторонние способности. И одна, но пламенная страсть - небо.

"Идите в авиацию, друзья!
Дурных вестей и слухов не побойтесь.
Красой закатов и восходов успокойтесь
И в форсаже услышьте голос соловья".

По окончании училища его оставили летчиком-инструктором в учебном полку. А он и не препятствовал этому, хотя как отличник, имел право выбора места службы. Рассудил так: больше летчиков-инструкторов никто в авиации не летает. А он готов был сутками не вылезать из кабины самолета. И эта страсть не прошла до сих пор.
- Геннадий - фанат полетов, - говорит о Штерне его друг, старший инспектор отдела боевой подготовки воздушной армии полковник Владимир Костюченко. - Скажи ему, где полеты - все бросит, сядет в ночь на автобус и на следующий день будет летать. А я, например, еще подумаю, стоит ли ехать за тридевять земель на автобусе ради одного полета. Нет, такого желания летать как у Геннадия, я еще ни у кого не встречал.
Штерн провел в воздухе 4570 часов. Больший налет разве что у командующего воздушной армией. А если приплюсовать сюда и то время, что он летал самолетами гражданской авиации, то получится 6150 часов. Вместе с тренировочными и пассажирскими - около 83 тысяч полетов. Такая вот получается статистика. В общей сложности Геннадий Исаакович провел в воздухе 256 дней. Почти как космонавт на орбите. Впрочем, космонавтика - давняя мечта Штерна. И она чуть было не осуществилась в 1977 году.
Прекрасные характеристики. Отменное здоровье. Солидные рекомендации. Казалось, ничто не сможет помешать честолюбивому молодому офицеру попасть в отряд подготовки космонавтов. Однако неисповедимы механизмы действия бюрократической машины. Не сработало в ней какое-то колесико. Какой-то рычажок не снял предохранитель, и пролетела мечта мимо Штерна в космические дали.
И все же почти каждый год бывает Геннадий в Звездном городке. Друг у него там, который учил когда-то летать в Таганроге. Да вы его знаете. Дважды Герой Советского Союза заслуженный летчик-космонавт генерал-майор авиации Владимир Джанибеков. "Мы с ним сошлись душами, характерами", - считает Штерн.
А люди говорят, что с годами Штерн и Джанибеков становятся все более похожими.
Красивая жизнь. Возвышенные идеи и устремления. Небесные просторы. Полное поклонение небу. Такая жизнь вполне годится для подражания. Да вот беда - подражать нелегко. Редкий человек способен на такую же, как у Штерна, самоотдачу. И вот вам простейший тест. Что будете делать по окончании рабочего дня? Поспешите к семье домой? Штерн любит близких, но службу ставит превыше всего. Поэтому уходить
домой никогда не торопится.
- Не понимаю таких людей, кто на службе думает о доме, - говорит Геннадий Исаакович. - Возможно, я не прав, но я и дома частенько думаю о работе.
Такой он человек, полковник Штерн. И жить, так преданно служа авиации, дано немногим.
Штерн своеобразен, не похож на других. Даже седина у него с серебристым отливом - и это натуральный цвет волос. А если проследить за его увлечениями - найдешь еще больше отличий.
Знавал многих коллекционеров, собирающих марки, открытки, значки… Всех их объединяла преданность увлечению, правда, какому-то одному. Или маркам, или значкам… Штерн коллекционирует и марки, и открытки, и значки. Все, что имеет отношение к авиации и космонавтике. И объясняет это просто: "Обеспечиваю тыл. Я ведь и потом, когда уволюсь в запас, хочу жить авиацией".
Подобный подход характерен для полковника Штерна. Он любит порядок и систему во всем. На службе, дома… Когда пришел в девяносто втором в службу безопасности полетов, начал с того, что навел идеальный порядок в документации. И теперь его система позволяет без труда найти необходимый документ, составить понадобившийся начальнику отчет или анализ.
Нынешняя должность Штерна - старший инспектор по безопасности полетов воздушной армии. Благодаря Геннадию Исааковичу и его коллегам опыт лучших в армии служит всем, предотвращаются авиационные происшествия.
А еще Штерн - летчик-снайпер, военный летчик -инструктор 1 класса, мастер спорта СССР по самолетному спорту. Когда же недавно Главнокомандующий ВВС вручал ему знак "Заслуженный военный летчик России", узнал Геннадий Исаакович из его выступления, что такими, как он, гордится страна… Что ж, возможно и гордится, но вряд ли использует опыт и знания в полной мере.
Впрочем, Штерн о своей военной карьере не сожалеет. "Могла ли она быть лучше? - задумывается. - Наверное. Только разве это главное? Мне бы налетаться успеть, чтобы хватило на всю жизнь. Не хочу на пенсии летать во сне или вспоминать о прекрасных мгновениях в воздухе за стаканом водки".
И я ему верю. Знаю, что с помощью своих московских друзей вполне мог найти себе должность повыше. Не ищет. Потому как ценит в дружбе и в отношениях между людьми прежде всего бескорыстие и благородство.
Несовременно? Что делать - таким воспитала семья, имеющая, кстати говоря, богатые военные традиции. Все мужчины в роду Штернов служили в армии. А один из них - генерал-полковник Г.М.Штерн- известен всему миру. Личный друг Григория Константиновича Жукова, он вошел в число 12 генералов, написавших осенью 1941 года письмо Сталину, в котором открыто указывалось, чьи и какие промахи привели к трагическому отступлению советских войск. Сталин приказал генералов арестовать и расстрелять. Жуков упросил "вождя народов" помиловать Штерна и еще трех военачальников, однако известие о помиловании опоздало на несколько часов…
Отец Геннадия прошел Великую Отечественную от начала до конца. Воевал в дивизии трижды Героя Советского Союза маршал авиации А.Покрышкина. Ныне Покрышкин, подаривший Геннадию фотографию с дарственной надписью, - один из его кумиров…

"Живет в полете светлая мечта,
И отступает хмурое ненастье,
Всегда там светит яркая звезда
Большого и пленительного счастья".

Да, Штерну повезло: нашел свою стезю сразу. И принципы выработал, твердые как гранит: честность, верность, настойчивость, самообладание. Последнее не раз выручало его в жизни…
Рассвет. Учебная "элка", разбежавшись, взмыла навстречу солнцу. В кабине - Штерн и курсант Владимир Жук. Штерну 24 года. Энергичен, честолюбив. Однако в экстремальных ситуациях еще не бывал. Жук только-только научился самостоятельно летать.
Задание обычное - полет в зону и с конвейера по кругу, посадка.
Привычно гудит турбина. Вираж, еще один…
Штерн сразу напрягся, когда смолк двигатель, и лишь свист воздуха донесся снаружи. Отказ.
- Спокойно. Сядем, - передал по СПУ Жуку. И доложив на землю об остановке двигателя, попробовал его запустить.
Несколько секунд ждал, что появится, наконец, хорошо знакомый турбинный гул.
"Ну же, запускайся, - мысленно просил турбину, - запускайся же, наконец!"
- Полсотни второй, запустился ли двигатель? - запросила земля.
- Три раза пытался, не запускается, - ответил Штерн. - Будем садиться на грунт с обратным стартом.
Позже он напишет об этом:

"Когда упала стрелка до нуля,
Та стрелка, что зависит от турбины,
Как женщина затихла вдруг она -
Любимая и сильная машина.
- Освободите быстро полосу.
Освободите, я прошу посадку.
На голове седеющей несу
Мне заданную в воздухе загадку…"

Они сели. И лишь небо знает, что инструктор и курсант пережили в те роковые минуты.
- В авиации удивительно сочетаются опасность и красота, - улыбается Штерн. - Но об опасности в кабине самолета как-то не думаешь. Есть чувство безграничной радости. Ведь еще чуть-чуть - и коснешься рукой синевы! Хочется петь и читать стихи. Я, признаюсь, никогда не считал себя поэтом, но однажды так нестерпимо захотелось выразить свои чувства на бумаге, что стал писать.
Первую свою песню Штерн написал в соавторстве с десятком однокашников по Ейску - "Полет по кругу на СУ-7". Весьма популярна она сегодня в летной среде. Потом долгое время не было нужного душевного настроя. Перелом наступил после встречи с Александром Розенбаумом, послужившей началом долгой мужской дружбы.
- Знаешь что, Ген, - сказал как-то Штерну Розенбаум, - твои песни чересчур специфические. Их не исполнишь на концерте. Они понятны и принимаемы лишь летчиками. Пиши что-нибудь для народа, с чувством и попроще.
- А я не могу попроще, - ответил Штерн. - Я - летчик. И хочу даже в стихах и песнях остаться им.
И остается. Сегодня творческий багаж Геннадия насчитывает свыше 250 стихов и песен. Он уже издал авторский сборник. Но по-прежнему вся его поэзия до последней строчки посвящена авиации.
"Раскрасивейшие краски
Небо сыплет, как из сказки.
Век летать без передышки.
Все пилоты, как мальчишки,
Пусть старею, пусть седею,
Самолетами болею.
И об этом не жалею…"

Честно говоря, не представляю себе невысокую, крепко сбитую фигуру Штерна с шапкой шелковистых седых волос в цивильном костюме. Летать рожденный, успеет ли он утолить свою давнюю жажду полета? Насладится ли небом сполна?
Увы, ответить на этот вопрос после нескольких дней общения со Штерном я так и не смог. Зато понял, чем сильна российская авиация, безжалостно сокращаемая и обделяемая. Людьми, несмотря ни на что, преданными ей без остатка… И в этом, наверное, великая сила всей нашей России.
1998 год

История двадцать восьмая: ФИЛОСОФСКАЯ БЕСЕДА

Вчера сын меня спрашивает: "Пап, а почему дважды нельзя войти в одну и ту же реку?" Надо же, кхе-кхе, шпингалет еще, в войнушки играет, а вот… философский вопрос задал.
Стал я, это, чесаться. Мысль, значит, из затылка вычесывать.
- Это, - говорю, - сынок, потому, что вода в реке течет. Сейчас вода
одна, а через секунду - другая.
А он, это, спрашивает: "Я, пап, не про воду, а про реку. Река-то, - говорит, -одна и та же. Хоть сто раз в нее входи - название не изменится.
Вот сорванец! Восемь лет еще, а понимает про название-то.
- Ну, - говорю, - сынок, те, кто пословицу сложил, они же про тайную мысль думали. Может, конечно, ошиблись чуток. Времена-то, знаешь, темные были. Какая тогда наука? Так, одно название. И грамотных-то - один на тыщу.
Говорю, а сам радуюсь в душе. Настырности радуюсь сыновней. А он посмотрел на меня и так раздумчиво: "Да, пап, может ты и прав. Времена были темные".
Вот философ! Метр с кепкой, а понимает.
А я ему:
- Знаешь, Гриш, пословицу-то эту можно и по-другому опровергнуть. Вот у меня приятель был, так он дважды женился. И все на одной и той же. Это ж, получается, дважды в одну и ту же реку вошел? Так?
- Так.
- Вот! Значит, прав ты, сынок, Можно, значит, в одну реку-то…
Сын, ну, мелочь пузатая, губки тонкие сжал, носик веснушчатый сморщил и так, это, раздумчиво своей стриженой головкой с челочкой покачивает. Согласен, мол, правильно. Ну, философ!
А мне и приятно. Я опять в памяти копошусь, как землеройка настырная.
- Во, - говорю, - сынок, еще пример есть. Это, когда служил я произошло. На границе…
Гляжу: загорелись глазенки-то у Гришки моего. Страсть как любит он рассказы про войну и армию. А меня от такого внимания томит. Совсем топленым делаюсь, кхе-кхе, но продолжаю.
- Приезжает к нам на заставу важный генерал. Высокий, лощеный. На форме его генеральской каждая пуговка золотом горит. Материя от чистоты приятный оттенок имеет.
Встретил его наш начальник заставы. Доложил по форме. Генерал улыбается. Нравится, чувствуем, ему наш пейзаж. Застава то есть наша. А здесь ведь как? С первого взгляда любовь или нелюбовь. У меня, это, тоже с первого взгляда.
В общем, довольный обходит генерал заставу. Одно посмотрит, другое… Шуточку ввернет. А что ж, веселый…Да и когда хозяйство хорошее - чего ж не пошутить?
В полдень сели офицеры наши, генерал с сопровождающими, обедать. У нас столовая-то одна была на заставе. И все бы ничего, да пол в ней неровный. Не то, чтобы строители намудрили… В горах застава-то была. Где ни копни - камень. Вот и ставили дома под наклон, под рельеф, как говорится, местности. Когда, помню, к командиру нашему дочка с женой приехали, так они долго привыкнуть не могли, что куда мяч в квартире ни положи - всегда к одной и той же стене скатится.
Ну, видит генерал наши трудности и говорит: "А знаешь, товарищ начальник заставы, какая со мной история приключилась, когда я в твоем положении и звании был?" "Нет, - отвечает, - не знаю". "Ну, - улыбнулся, - послушай". Рассказывает.
Приехал, значит, и к ним с проверкой генерал - начальник штаба округа. И когда сели обедать, то повар заставский, несший кастрюлю с супом, не удержал ее по причине неровности пола и поспешности, да и опрокинул всю кастрюлю на генерала. Вот, понимаешь, незадача-то какая. Переполох поднялся. Начштаба не хуже того супа вскипел. Хотел начальника заставы с должности снять. Но потом поостыл маленько, простил…
- Вот, - говорит генерал, - какая занятная история приключилась. А так бы будь на месте того начштаба другой человек, то, может, и не ходить мне сейчас в штанах с лампасами.
В этот момент, сынок, наш повар первое нес в кастрюле. А генерал после рассказа на стуле-то отвалился, руки назад отбросил. Наверное, потянуться хотел или суставы размять. Ну и повара нашего случайно по ляжке ударил. Повар-то обернулся, спросить что-то хотел, и не удержал кастрюлю с супом, которую на ладони согнутой руки нес. Ну, понятное дело, суп на генерала.
И сразу оханье за столом началось. Все повскакивали. А генерал, вот веселый человек, быстро китель с супом скинул. Коленки полотенцем промокнул и … как расхохочется. Подошел к нашему начальнику заставы, хлопнул по плечу и говорит:
- Ну, капитан, неправду говорят, что в одну реку дважды не войдешь. Носить и тебе штаны с лампасами.
Такая вот, сынок, кхе-кхе, история приключилась.
Понравилась, гляжу, история-то сыну. Но вот ведь, обормот стриженый, сообразил что-то.
- А ты, -говорит, - пап, откуда эту историю знаешь? Ты что, офицером был?
Рассмеялся я.
-Нет, не был.
-Тогда откуда?
Пришлось сознаваться.
- Я, - говорю, -то суп нес, сынок. И в том, что начальник заставы наш нынче генерал - есть и моя заслуга.
И чего только не случается на белом свете…

История двадцать девятая: "ЧЕЛОВЕК ГОДА"

Она обаятельна и уверена в себе, точно знает чего хочет и как этого добиться. Возможно, поэтому Заслуженному учителю Российской Федерации Марии Петровне Красновой, принявшей в 1995 году большую, только что построенную в Ростове-на-Дону школу № 27, удалось почти невозможное. Уже через два года своего существования ее "двадцать седьмая" участвовала во Всероссийском конкурсе и завоевала звание "школа года-97", а через пять лет стала лучшим общеобразовательным учреждением Ростовской области.
Школа носит имя А.В.Суворова. "И это прекрасно, - считает директор Краснова, - у нас учатся в основном дети военнослужащих. Для них Суворов по-прежнему символ верного служения Отечеству и, если хотите, - идеал".
Не проходит месяца, чтобы в "двадцать седьмую" не приехали гости посмотреть да поучиться. И есть чему. Здесь прекрасный музей, задуманный еще и как информационный центр. Пожалуй, таких вы больше не найдете в России. Здесь уже сказано собственное слово в педагогической науке. Не так уж много в стране отыщется муниципальных общеобразовательных учреждений, издающих книги со своим взглядом на развитие современной школы, составление учебных планов, методику преподавания различных дисциплин. "Двадцать седьмая" за пятилетие издала уже четыре, и все мгновенно разошлись по Ростову и области, найдя заинтересованного читателя. Но вряд ли бы они появились на свет без Марии Петровны. Эта красивая и хрупкая, в общем-то, женщина обладает завидной силой воли и целеустремленностью. В удивительно короткий срок она смогла создать великолепный педагогический коллектив, сплотить детей и настроить всех на активную творческую работу.
Когда в Ростовской области в четвертый раз проходила акция "Человек года", кто бы, вы думали, стал таким человеком в сфере образования? Краснова Мария Петровна. Единственная женщина из всех награжденных.
Она - трудоголик, и кажется, нет задач, которые Красновой не по плечу. Но только близкие люди да проступивший на лбу арнамент морщин могут сказать о том, как тяжело школьный успех куется.
Ее заслуги и авторитет сегодня неоспоримы, а взгляды на будущее российской школы любопытны и неоднозначны.
Она, к примеру, хотя и новатор по натуре, очень осторожно относится к переходу России на двенадцатилетнее обучение. "Европейская школа - хорошо, - считает Краснова, - но не будем забывать, что российское среднее образование до недавнего времени считалось лучшим в мире. И нам жизненно необходимо сохранить российские традиции".
И она перечисляет, чего нам никак нельзя лишиться. На первом месте - гражданско-патриотическое воспитание.
"Недавно я была в Америке, - рассказывает Мария Петровна, - ездила туда по программе "Партнерство в образовании", так поразилась тому уважению, с каким американцы относятся к своей стране. Так было и у нас еще недавно. И мы не имеем сегодня права выпускать во взрослую жизнь детей, не научив их любить Родину".
В "двадцать седьмой" любить Родину учат. Через школьный парламент, утверждающий внутренние законы и разрешающий всевозможные конфликты, в том числе между детьми и учителями. На уроках мужества и при посещении военных госпиталей. А еще тем, что есть у школы свои гимн и флаг, есть военно-академический класс и почетное общество "Надежды России", в которое принимают самых достойных и способных.
В европейской школе, по мнению Красновой, подобной традиции нет. Европа стремится к объединению, и там не культивируются лозунги типа:
" Германия (или Бельгия…) - превыше всего!" Это вредно для размывания государственных границ. Но для России, ослабленной и униженной многочисленными экспериментами, поднятое как флаг патриотическое самосознание жизненно необходимо. И роль школы в его воспитании трудно переоценить.
Однако замыкаться в себе тоже нельзя. Переход к двенадцатилетнему обучению и некоторым европейским стандартам делает наши аттестаты конвертируемыми. То есть с ними выпускники российских школ смогут поступать в вуз любой страны мира. Это плюс огромный, говорящий в пользу "двенадцатилетки", но минусов все же пока больше. Мы ведь недооцениваем то, что имеем. Марию Петровну наша заниженная самооценка просто поражает. Словно в помине нет у россиян успехов, которыми можно гордиться. Есть, но мы мало говорим о них на телевидении и в прессе, предпочитая хроники всевозможных преступлений. А об успехах наших, считает Краснова, надо не вспоминать от случая к случаю, а кричать каждый день и час. Люди должны видеть, что их усилия не пропадают даром. И мир остальной это должен видеть, иначе он так и не перестанет относиться к России как к стране, славящейся лишь дураками да плохими дорогами.
В Америке Краснова встречалась со многими учителями и учеными, любящими похвалиться американской системой образования.
- А чем она принципиально отличается от российской,- спросила в Нью-Йорке американского профессора. Тот пожал плечами: "Российской системы образования мы не знаем…".
Тогда от этого ответа у Красновой защемило сердце. Выходит, "партнерство в образовании" сводится к обычной пропаганде американских взглядов на него? Но как-то не верилось, что практичные американцы будут тратить деньги на то, без чего вполне бы могли обойтись. Потом, проанализировав ситуацию, поняла что к чему. Американцы вовсе не случайно отбирают для поездок в Америку лучших российских специалистов. Порой ведь на одно место претендует до 70 человек! И уж если отобрали кого - у него есть чему поучиться. И американцы… учатся. В Америке они не только показывают гостям из России свои школы, но и очень внимательно слушают их оценки, вникают в их идеи. Зачем? Чтобы использовать с пользой для себя. Идеи ведь стоят дорого, а тут ими делятся почти бесплатно.
Это очень похоже на американцев, предпочитающих вкладывать деньги больше в готовые проекты, чем в их разработки, в готовых ученых и специалистов, чем в их подготовку. И вовсе не случайно многие элементы американской образовательной системы похожи на российские. Но сама эта система продвинулась дальше. Сегодня с полным основанием можно утверждать, что им удалось создать личностно-ориентированную систему образования. Россия к этому пока только стремится.
- И все-таки, - замечает Мария Петровна, - фундаментально наши детки подготовлены лучше американских. Они больше знают, интереснее мыслят. Поэтому в реформе сегодня нуждается больше не средняя школа, а высшая. Нам же необходимо нормальное финансирование.
Мария Петровна по гороскопу - "весы". Сто раз все взвесит, отмерит… Может, поэтому и провела свою школу меж реформистских "льдов" и "айсбергов" без пробоин и остановок. Когда только начинала директорствовать, хотела сразу применить на практике свои многочисленные идеи. Но поразмыслив над ними, отказалась. "Было бы неправильно с первого дня создавать новый тип школы, - говорит Краснова . - К нам дети приехали из разных уголков России, и им как космонавтам была нужна адаптация".
В общем, посовещавшись со своими заместителями, Мария Петровна решила общеобразовательное поле не ломать. К преобразованиям шли постепенно. И теперь, пожалуй, никого не удивляет, что школьники "двадцать седьмой" постоянно занимают призовые места в различных олимпиадах и конкурсах, что среди выпускников школы самый большой в области процент поступивших в вузы.
"Двадцать седьмая" стала своеобразным полигоном, где отрабатываются новые программы, где возникают идеи, меняющие подход к школьному образованию как конвейеру по выпуску "средних учеников". И все-таки сегодня здесь немало скептиков, считающих, что к переходу на "двенадцатилетку" Россия пока не готова. "Без необходимого материального обеспечения изменится только форма, а не содержание, - говорит с горечью директор Краснова. - А если "форма" и есть наша главная цель, то рассуждать особо нечего. Добавить учебный год и изменить программы - большого ума не надо. Гораздо ценнее, когда создается гибкая, личностно-ориентированная система образования. Но без изменения отношения государства к учителю, как к главному ее звену, тут не обойтись".
Что ж, мысль понятна. Пока, увы, "реформа образования" и "учитель" существуют как бы сами по себе. А потому, ждать серьезных плюсов от предстоящих изменений не приходится. Во всяком случае, Мария Петровна Краснова в этом уверена.
2001 год

История тридцатая: ПЕТР ИВАНОВИЧ

Петр Иванович давно живет на этой улице. Мишка в детский сад ходил - Петр Иванович на лавочке возле их девятиэтажного дома сидел. В школу пошел - опять каждое утро его на прежнем месте встречает.
Неприметно и одиноко живет Петр Иванович. Худенький такой, в стареньком черном костюме. Длинная бородка клинышком, как у доктора Айболита, на ветру колышется. А руки, высохшие от прожитых лет, с длинными узловатыми пальцами, опираются на старый облезлый костыль и слегка подрагивают.
Сидит, значит, Петр Иванович, на людей смотрит и чему-то улыбается. Добрый он - чувствует Мишка. Правда, молчаливый. По праздникам конфеты детям раздает. А увидит, что кого-то из ребят обидели - подойдет тихонько, погладит своей удивительно легкой рукой по голове, и обида проходит без следа. Настоящий доктор Айболит.
Но однажды утром не встретил Мишка Петра Ивановича. Пустой оказалось лавочка. И почему-то неспокойно стало Мишкиной душе.
- Ты не знаешь, где Петр Иванович? - спросил он маму, когда и на следующий день лавочка оказалась пустой.
- В больнице, - ответила мама. - Ему ведь уже много лет. А когда люди старятся - они часто болеют.
Долго не появлялся Петр Иванович возле их дома. Но однажды к дому понаехало много народа. Корреспонденты с видеокамерами и фотоаппаратами, важные чиновники, возглавляемые самим городским мэром. Они прошли в квартиру Петра Ивановича, вернувшегося накануне из больницы, поздравили с днем освобождения города от фашистских захватчиков и вручили много разных подарков.
И только в этот день Мишка узнал, что Петр Иванович был в войну сапером. Вместе со своей ротой разминировал их город, подготовленный фашистами к полному разрушению. И за это присвоили Петру Ивановичу звание почетного гражданина их города. Много лет спустя… Наверное, городские власти как и Мишка, лишь недавно узнали какой все-таки замечательный человек, Петр Иванович. Герой! Теперь-то это всем ясно.

История тридцать первая: "НЕИЗВЕСТНАЯ" ЯРОСЛАВА

Лупоглазые вертолеты уже полдня мокли на ханкалинской площадке в ожидании вылета. Знакомый командир пустил в салон переждать ливень, но глянув на перевал, добавил:
-Не, ребята, сегодня не полетим. При такой облачности в горы соваться нельзя. Придется куковать здесь.
В салоне устало играла магнитола. И хотя певцы были известные, слова песен как сухие листья сыпались на дюралевый пол, не долетая до ушей.
Плечистый "старлей"-десантник не выдержал:
-Командир, будь другом, выключи эту муру. А хочешь, поставь вот это,- протянул прозрачно-коричневую кассету.
Вертолетчик повертел ее в руках и, не найдя никаких сведений о записи, поинтересовался :
- А что здесь?
- Послушай, - улыбнулся десантник, - это про нас…
Гитарные аккорды сменили оркестровый шум, и чистый ясный голос повел песню о материнской доле, о грусти в прекрасных глазах, об ожидании сына, уехавшего в Чечню.
Незамысловатая мелодия неожиданно захватила. Сами собой в салоне смолкли разговоры, и какая-то неведомая струнка в душах сидящих зазвучала в такт песни, усиливая ее, увлекая в далекий мир личных переживаний и радостей.
- Кто это?- поинтересовался вертолетчик после заключительного аккорда.
- Какая-то медсестра, - ответил "старлей". - Вы не поверите, мужики, но когда впервые услышал ее песню о матери, даже у меня слезу вышибло…Душевно исполняет…
Что-то знакомое послышалось в завораживающем голосе поющей. Вот он как жаворонок затрепетал в вышине, вот пролился холодным водопадом, журча меж камней и скал.
Да это же Ярослава Богдан! Вот так встреча! Но как удивительно чисто и спокойно становится на душе!
…Первую песню Ярослава исполнила трех лет от роду. Магнитофонную запись, сделанную дедом, хранит до сих пор. Но не про елочку или что-то еще из детского репертуара. Про "ромашки спрятались, поникли лютики…" Самая популярная оказалась в те времена…
В 10 лет она уже всерьез увлекалась музыкой. С песней "Верю в мир", написанной на стихи Степана Щипачева, стала лауреатом ростовского конкурса юных композиторов. Затем - учеба в музыкальном училище, выступления в хоре "Певчие Тихого Дона" и заманчивые творческие перспективы, почти не реализованные в будущем.
Конечно, жаль, что не все ожидания оправдываются. Ведь и мир тогда кажется враждебным, и песни застревают в груди. Что-то, видимо, происходит в России, раз прославившие ее творческие личности предпочитают жить и работать за границей, а те, что остались, - наглухо заперты в провинции, не имея возможности попасть ни на телеэкраны, ни на столичную сцену.
Ярослава Богдан побывала с "Певчими Тихого Дона" в нескольких странах Европы. Но наступили трудные времена, и ей пришла мысль связать свою жизнь с армией.
Кажется, нелепый ход, уводящий талантливую певицу в сторону от большой сцены? Но жизнь сама помогает одаренным, важно лишь уметь прислушиваться к себе да не бояться из ряда вон выходящих решений.
В медицинской службе Северо-Кавказского военного округа, куда определилась Ярослава, она встретила не только понимание, но и соавтора большинства ее лучших песен - поэта Анатолия Улунова.
Служебные будни, как часто бывает, не отодвинули на второй план увлечение музыкой. Сочинять и петь ей хотелось всегда. Но самыми плодотворными стали три месяца, что провела Ярослава в Чечне. Здесь она не только исправно исполняла возложенные обязанности, но и к рождающимся у Улунова стихам сочиняла музыку. Порой, и под грохот боя, и под стоны раненых. Но чаще, когда сгущалась ночь, и появлялись свободные минутки на сон. Странно, но на войне она уставала меньше, чем сейчас. А может, это только кажется...
О чем были те песни?
О прошлом цветенье и солнечном дне,
О том, что ребята опять на войне…
В долине сырая сгущается мгла.
Чечня, как и прежде, коварна и зла.
Что здесь канонада - не ваша вина.
За правое дело сегодня война…
На одном из благотворительных концертов довелось Ярославе выступить вместе с московскими артистами: командующий объединенной группировкой войск ( в то время генерал-полковник В.Казанцев) распорядился, мол, пусть и москвичи узнают наших. Узнали! Растроганные Людмила Чурсина и Лариса Голубкина прямо на сцене врученные им цветы отдали Ярославе.
- Вот, деточка, возьмите! Вы замечательно пели!
С этого дня Ярослава уже сама выступает с авторскими концертами. Знают ее и в госпиталях, и в частях "на передовой". Она стала лауреатом Всероссийского конкурса солдатской песни "Виктория", буквально ворвавшись в число призеров. Как ей потом сказали: всех покорил ее талант певицы и композитора. Жаль только, что хоронится он вдали от московской сцены и мало известен в стране.
Действительно, жаль. Да только чтоб "раскрутиться" сегодня - большие деньги нужны или чья-то солидная заинтересованная помощь.
Пока всего этого нет - песни талантливой певицы и композитора Ярославы Богдан можно услышать лишь на компакт-кассетах. Вместе с бывшим начальником медуправления СКВО полковником Анатолием Улуновым они записали их на собственные деньги и бесплатно распространили в Объединенной группировке войск. Это не шоу-бизнес, не желание завоевать популярность. Это жест доброй воли и уважения к тем, кто воюет здесь за Россию.
…Вновь и вновь хочется слушать ее удивительный "малиновый" голос. Как колокольный звон он проникает в самое сердце. И очищает вас, и возвышает. Этот голос - дар божий. Дар, который когда-нибудь все-таки будет услышан и оценен соотечественниками…
2000 год

История тридцать вторая: ШАРИК

Большую восточно-европейскую овчарку с остро торчащими ушами, блестящим носом и удивительно озорными глазами зовут Шариком.
С третьеклассником Колей они - друзья. Могут часами играть в пограничников и им не становится скучно. Правда, Коля живет в большом городе, а Шарик с дедушкой - в деревне. Видятся редко. Потому, наверное, и радуются друг другу, забывая о времени и обо всем другом на свете.
Шарик в два раза моложе Коли, но с уже устоявшимся собачьим характером и привычками. Коле он прощает все и готов даже ночью не отходить от него ни на шаг. И все же есть у Шарика одна страсть, совладать с которой он не может даже во время приездов своего друга в деревню. Эта страсть - охота. Бывало, заскучает вдруг Шарик ни с того, ни с сего, скулить начнет. И какую бы вкусную еду Коля ему не предлагал - есть отказывается.
- Что, поохотиться хочешь? - спрашивает в такие минуты Шарика дедушка. А он встрепенется, посмотрит внимательно коричневыми глазами, в которых вдруг начинают плясать озорные огоньки, и замрет в ожидании.
- Неужели он тебя понимает? - удивился Коля, увидев эту беседу в первый раз.
- Конечно, - ответил дедушка. - Шарик - умная собака. К тому же с характером. Пока своего не добьется - не успокоится.
Дедушка по обыкновению разрешал Шарику поохотиться. И тот, стремглав, убегал в начинающийся за деревней лес, где пропадал часов пять-шесть. Потом появлялся довольный, уставший, издалека сообщая о возвращении радостным лаем.
Так случалось часто, но однажды Шарика не было два дня. Коле уже уезжать в город надо, а друга все нет. Даже дедушка - старый охотник - забеспокоился.
- Уж не случилось ли что-нибудь? Может, на стаю волков напоролся или медведя раздразнил?
Волки и медведи все еще водятся в здешних местах, хотя и не рискуют близко подходить к человеческому жилью.
Ближе к полудню, когда Коля уже совсем отчаялся увидеть своего четвероногого друга, по деревне прокатилась волна собачьего лая. Она неслась от ближайшей к лесу околицы в сторону дедушкиного дома. Озабоченные жители выходили из домов посмотреть что же случилось. А поняв, в чем дело - начинали дружно смеяться. То, что увидели Коля, его родители и дедушка, тоже привело всех в веселое настроение. По неровной деревенской улице, во многих местах разбитой тракторами, со всех лап несся большой заяц-русак, а за ним, не отставая ни на метр, летел Шарик. Чувствовалось, что сил у обоих осталось уже немного. Что обоим очень хотелось пить. И все же Шарик выглядел предпочтительнее. Возле дедушкиного дома он рванулся влево, чем заставил зайца повернуть к крыльцу. Но на повороте русак споткнулся, пролетел несколько метров кубарем и, потеряв ориентацию, совершил то, чего ожидать было невозможно. Он высоко подпрыгнул и оказался у дедушки на руках. Шарик, которого все еще не отпустил азарт охотника, волнуясь и громко лая, заметался рядом.
-Ну и дела, - смеясь, произнес дедушка. - Вот это охотник…
В следующие выходные дни Коля с родителями вновь приехал в деревню. Шарик встретил его звонким лаем. Он был рад приезду друга. А из деревянной клетки возле крыльца за этой встречей молча наблюдал заяц-русак. Возможно, он тоже мечтал о друге. Жаль только, что Коля понимать его пока не научился…

История тридцать третья: ЦАП-ЦАРАП

Месяц назад вернулся из армии Колька Воронков. Худой, как жердь, с ввалившимися глазами. Соседи любопытные сбежались, рассматривают.
- Где служил-то? - спрашивает мордатый отставник Пронькин. - Отчего
мускул не поправил?
- Служил в пехоте, - ответствует Воронков. - А в армии нынче только
биографию поправить можно. В горячих, как говорится, точках.
- Нешто? - удивляется Пронькин. - В наше-то время и жратвы в армии
было вдоволь, и дисциплина была, и порядок.
- Да так уж, - отвечает Воронков, - теперь не зажируешь.
Встретили, однако, Воронкова честь по чести. Стол сообща накрыли, тостовать стали. Батька Колькин, хромой от рождения, так к вечеру наклюкался, что стоять не мог - все в стороны кренило.
Наутро пошел Колька работу искать. Жили, однако, трудно. Сидеть дома - еще больше глаза ввалятся. Мать спозаранку на отца забранилась за его природное увечье и природную же лень. А отец улыбается глупо, на Кольку показывает. Вот, мол, кормилец вернулся. Теперь заживем!
Так что не стал Колька дома сидеть, искать работу отправился.
Конечно, пока служил он, много изменений произошло. Раньше-то как? Раньше на всех заводских воротах объявления висели: "Требуются, требуются, требуются…" Теперь и объявлений нет, и ворота в большинстве случаев наглухо закрыты.
Загоревал Воронков. На биржу труда встал. А денег дома так и не прибавляется.
Через две недели вызывают Кольку на биржу.
- По специальности твоей шоферской, - говорят, - местов нет. Но коли не
против, можем в милицию тебя устроить. А там уж как Бог даст.
Воронков затылок почесал.
- Оно, конечно, не по профилю, но коли другого не сыскать, то согласен.
Так стал Колька милиционером. Да только через день пришел домой в сильном возбуждении. Говорит, мол, в гробу он такую работу видел. И что, мол, ноги его в этой самой милиции больше не будет.
Соседи любопытные опять сбежались, расспрашивают. А мордатый отставник Пронькин неодобрительно возмущается.
- Перед нами, - говорит, - граждане, форменный дурак. К такому месту государством приставлен, однако добра не понял и заместо благодарности просто сбежал.
- Да, сбежал, - согласился Колька, - ибо не по душе мне тамошние порядки. Ведь, кто я есть? Простой человек. Вот и не могу терпеть, когда простого же человека забижают.
И рассказал Колька такую вот историю.
В милиции посадили Воронкова на милицейский уазик. Старшим назначили скуластого старшину Барулина. И глаза, и голова у Барулина маленькие, а ручищи огромные - чисто лопаты, и спина широкая как скала.
- Слушайся его, - говорит Кольке начальник, - словно отца своего. Он нашу службу хорошо понимает.
Выехали на дежурство. Колька молчит, ямки да выбоины на дороге старательно объезжает. Старшина головой как антенной локатора крутит да милицейскую песенку напевает:
- Наша служба и опасна и трудна…
Странно, вообще-то, напевает. Когда в конце куплета слова протягивает, чудится Кольке рев слона, услышанный однажды по телевизору. И еще внимательнее становится Колька, еще старательнее ямы и выбоины на дороге объезжает.
- Во, клиент, - неожиданно обрывает песню старшина и приказывает Кольке немедленно остановиться.
Колька что ж, приказ - надо сполнять.
Подрулил к обочине. Выскочил из машины, к стрельбе из автомата изготовился. Так Кольку в отделении инструктировали.
Крутит, однако, головой по сторонам, а по ком стрелять в случае чего - не находит. С машиной-то рядом лишь какой-то краснолицый мужичок с портфелем скачет. Такой же худющий как и Колька, только пониже да постарше.
- Эй, алкаш, - кладет мужичку на плечо свою лапищу Барулин. - А ну, живо в машину!
Мужичок глазами как дурачок моргает, вникнуть в команду не может. Только коленки у него что-то мелко-мелко начинают дрожать.
"Да, - думает Колька, - кого-то серьезного старшина зацепил. У честного-то человека коленки вот так дрожать не будут".
А мужичок глазами хлоп-хлоп и по-прежнему с места не трогается.
Пришлось старшине Барулину помочь ему. Подсветил дорогу под глазом чуток. Это, значит, чтоб точнее указанное направление выдержал.
- Я, конечно, извиняюсь, - начал Колька как только в машину все сели, - но нам, дорогой гражданин, было бы очень желательно узнать ваши имя и фамилию.
Это Воронков из фильмов запомнил, как допрос начинать. Да только не понял его старшина Барулин. Оборвал грубо да еще насмехаться стал.
- Какие, - говорит, - на хрен, имя и фамилия? Этим пусть в отделении занимаются. Нам же досмотр произвести надо. Чтоб, значит, оружия и наркотиков у этого алкаша не оказалось.
- Я не алкаш! - закричал мужичонка.
Старшина на это лишь расхохотался.
- А почему тогда, - говорит, - вы, гражданин, с такой красной харей в общественном месте оказались?
- У меня кожа такая. Капилляры близко к поверхности расположены, - орет мужичонка.
- А запашок почему спиртной от вас распространяется? - спрашивает старшина.
- У меня день рождения сегодня. Только 50 граммов с коллегами и выпил.
- С вами все ясно, гражданин, - подводит черту Барулин, - Была бы водка, а к ней селедка, повод же всегда найдется. А ну, дайте-ка мне вашу портфелю! Нет ли там наркотиков и оружия?
В портфеле лежали бутылка армянского коньяка и спортивный костюм.
- Вот, так и знал, - смеется Барулин, извлекая коньяк, - Наркотик. Придется изъять.
- Это мне на день рождения коллеги подарили, - попытался было заступиться за имущество мужичок, да старшина так на него цыкнул, что мужичок голосом своим поперхнулся.
- Так, армянский, - изучил Барулин этикетку, - пять звездочек. Это хорошо. А вот что акцизной марки на пробке нет - плохо. Придется коньяк вылить.
И вылил, аккурат до последней капли… Себе в рот.
- Теперь можно и в отделение…
На полпути к отделению старшина, однако, захрапел. Не выдержал нервного напряжения. А Колька Воронков, остановив машину, к мужичонке оборотился.
- Я, конечно, извиняюсь, гражданин, - начал Колька, - я первый день в милиции работаю, а потому понять не могу, что же вы такого противоправного совершили?
- Я? Это вы объясните, в чем я виноват? - запричитал мужичок.
- Что ж, в таком разе, раз ни вы, ни я вины вашей не понимаем, раз вы ничего не сделали, то говорите, гражданин, куда вас отвезти?
- Где взяли - туда и везите…
Развернул тогда Колька свой уазик и погнал назад.
Когда мужичок уже выбирался из машины, почудилось Кольке, что ударит он дверью со страшной силой от злости. За свою, так сказать, поруганную честь и обиду. Но ошибся Колька. Ушел мужичок мягко и осторожно. Деликатно, можно сказать, ушел. А вечером ушел из милиции и Колька Воронков. Не по нутру оказалась ему эта работа. И как ни уговаривали его соседи, родители и мордатый отставник Пронькин, - в милицию Колька больше не вернулся.

г.Ростов-на-Дону, 2003 год.

Отзывы о книге можно направить по эл.почте:

apag@mail.ru

<<На главную