История первая: ГЕНИЙ, КОТОРОМУ НЕ ВЕЗЛО

Его душу штурмовала обида. Штурмовала второй день, подавляя даже малейшие всплески сомнения. Развод так развод. Но как же дети? Поймут? Осудят?
Рафиков вытащил из парашютной сумки поллитровку, повертел в руках, разглядывая, поставил на стол. Пить не хотелось - хотелось забыться… Походил по комнате, включил телевизор. На первом канале Иван Васильевич менял профессию, а рядом куда-то стучалось счастье. То, которое больше никогда не постучит к нему, раздавленное жирной фиолетовой печатью.
- Ирина, что же мы наделали, - и Рафиков закрыл лицо руками. Обида бой проиграла…
Счастье было белокурым, синеглазым с маленькими ямочками на щеках. Любило смеяться и слушать стихи, которые писал для него задумчивый парень со странным именем Гений. Имя волновало, притягивало. Действительно, гений? А почему бы нет? Не просто же так детей называют.
В школе, впрочем, Гений Рафиков гениальности не проявил. Да и потом ничем ее не обнаружил. Ему долго и нудно не везло. Прям с того дня, как отказали в приеме в вертолетное училище в Сызрани. Высоковат.
- Да я потому иду в авиацию, что ближе других к облакам, - пошутил, просительно заглядывая в глаза председателю военно-врачебной комиссии. Но тот шутки не принял, прокашлялся и зачитал выдержку из приказа министра обороны СССР, ограничивающего рост будущих вертолетчиков 1 метром 85 сантиметрами. А у Рафикова без пяти миллиметров - метр девяносто. Хоть к Илизарову поезжай лишние сантиметры убирать.
И растянулся путь в небо Гения на девять лет. Тамбовское училище, Ейское, краснодарский аэроклуб… Судьба закладывала виражи, то приближая, то отдаляя Рафикова от мечты. Авиадиспетчер в Таганроге, водитель топливозаправщика в Краснодаре. Все на аэродромах, рядом с хищными узкими истребителями, тяжеловесными транспортниками, юркими вертолетами. Но все не там, где хотел, не в том качестве. Когда же, наконец, стал летчиком, люди от него уже ничего не ждали, откровенно подтрунивая.
43-й год жизни начал капитаном. Без семьи, дома, не рассчитывая ни на что. Одногодки уже командовали частями, посвечивая большими "гайками" на погонах. Рафиков - экипажем вертолета. Имели дачи, квартиры, машины. Он снимал комнату и предпочитал велосипед. Летел, правда. Виртуозно, самозабвенно. Но и в воздухе после развода как-то потяжелел. Когда же глохли турбины и опускались винты, резко сникал. Тускнели глаза, серело лицо. И кажется, больше седины становилось на голове, давно уже густо присыпанной ее пеплом.
Командировка в Чечню оживила Гения Рафикова. Появилась легкость в походке, исчезла сутулость. И все его воспрянувшее тело выражало готовность бежать, лететь, руками раздвигать облака, плотным саваном закрывшие перевал. Рафиков менялся на глазах. И все-таки многие в январе удивились, когда обнаружилось, что в моздокской авиационной группировке лишь Рафиков и генерал Павлов имели допуск к полетам на вертолетах при жестком погодном минимуме. Командующий армейской авиацией и командир экипажа… Гениальность, похоже. Начинала себя проявлять. И все-таки по-настоящему заговорили о ней потом, когда Рафиков спас набитую ранеными "Вертушку". Спас на предел возможного, во что не сразу поверил и сам.
Вертолетчики в тот день принимали раненых. Они шли молча, в колонну по- одному, постанывая сквозь зубы. Капитан Рафиков заглядывал в понурые лица и не замечал, что сигарета уже обжигает сухие обветренные губы.
Впереди несли носилки с бледным и, казалось, спящим десантником. Но когда, поднимаясь по лесенке, санитары неосторожно скребанули ими о борт, парнишка открыл глаза. Застонал. Рафиков шагнул вперед, чтобы помочь развернуть носилки, схватил обтянутую брезентом дюралевую трубку.
- Осторожнее!
Носилки, словно они были из хрусталя, мягко опустили на пол. Десантник, молча ждавший этого момента, благодарно махнул веками и вдруг улыбнулся Рафикову бескровными губами.
- Спасибо, - еле расслышал Гений Бареевич и, не зная что сказать, часто заморгал. Потом наклонился, положил свою большую ладонь на вытянутую вдоль тела руку раненного паренька.
- Ну что ты, это тебе спасибо. Держись…
Он вышел из "вертушки", снова закурил. Раненые уже все сели. Сели и несколько московских журналистов. Можно бы лететь, но ведущий их группы еще раздумывал. Погода - дрянь. Туман прочно прилип к перевалу. Лететь опасно, а все "вертушки" - до отказа. Вот и думает ведущий, грех на душу брать не хочет.
Рафиков еще раз глянул на прогнувшийся небесный свод и, обернувшись к летчику-штурману Григорию Варченко, спросил:
- Ну что там, Гриш, летим?
- А разве есть выбор? - вопросом на вопрос ответил Варченко.
Выбора не было. Вспомнился раненный десантник, из которого минута за минутой сочилась жизнь.
- Эх, нам бы пилотажно-навигационное оборудование получше, - вздохнул Рафиков, - цены бы тогда не было Ми-восьмому.
Мысль не нова. И может, сотни, тысячи вздохов ее сопроводили. Однажды в Германии, когда Рафиков возил представителей ООН, разговорились с вертолетчиком бундесвера. Скуластый капитан, раньше учившийся в Союзе, похлопал по пятнистой обшивке рафиковского вертолета:
- Хорошая машина, но нам летать на ней запрещаают. Как это у вас говорят, хм, слепая…
- Нет, не слепая. - покачал головой Гений Бареевич, - подслеповатая. Но мы летаем и ничего.
Тогда обидно было за великолепный, по мнению Рафикова, вертолет. Теперь - за конструкторов, которые. Научив машину прекрасно летать, не позаботились о ее зрании.
Рафиков поежился. Тело вдруг пробил неприятный озноб, и почему-то защемило сердце.
Сотрясая воздух, ухнули поблизости гаубицы, и аэропорт Грозного отозвался гулом пустых залов. Гений Бареевич скользнул взглядом по пригнувшемуся к земле, побитому пулями зданию, по "вертушкам", задумчиво-сосредоточенным перед прыжком за перевал.
- Командир, - позвал Варченко. - Летим. Ведущий приказал "колеса - в воздух!"
Взбежав по лесенке, Рафиков протиснул худое длинное тело в пилотскую кабину.
- Ну, с Богом!
Вертолет затрясся мелкой дрожью, отдаваясь неудержимому вращению несущего винта, земля поплыла вниз.
Взлетели тяжело. Громкий прерывистый свист, с которым лопасти врезались в пятый океан, порой напоминал дыхание уставшего бегуна.
- Ничего, родная, выдержим, - прошептал Рафиков, увеличивая обороты двигателей. - Вот перелетим за гребень, и будет легче.
Один за другим вертолеты вонзались в туман. Но прежде чем исчезнуть в молочной пелене, подныривали под настил артиллерийского огня. Гению Бареевичу показалось, что он даже видел остроносые снаряды, проносившиеся в нескольких десятках метров вверху, дырявя туман, как швейцарский сыр. И снова внимание приборам, взгляд вперед в плотную белесую занавесь.
- Прошли? - Рафиков обернулся вправо на штурмана. В лохмотьях низкой облачности замелькала земля.
- Прошли, командир, - откликнулся Варченко, - теперь можно идти спокойно.
Стали снижаться, прижимаясь к деревья, ощетинившимся голыми стволами вдоль русла Сунжи. И вдруг прямо из облаков со скольжением на "вертушку" Рафикова свалился вертолет МВД. Столкновения было не избежать…
Гений Бареевич и сам удивляется, не понимая, как успел отвернуть. Он впервые тогда выругался в эфир.
Эмвэдэшник, приотстав, извинился:
- Прости, браток, виноват…
Когда приземлились, выпили по стакану "русской" прямо в кабине. А 50 граммов вылили на дюралевый пол.
- Это тебе, ласточка, - потрогал Рафиков ручку управления. - Вынесла нас, не подвела.
И он улыбнулся, поправляя седой волнистый чуб, радуясь, что живой. О чем-то пошутил неуклюже. И замолчал, ощущая прилив волнующих сил. Он вдруг понял, что перешел какой-то важный рубеж. И что жизнь изменится вскоре. Непременно к лучшему…
Вскоре мы встретились с Гением Рафиковым в авиационном гарнизоне. На велосипеде он катил по аэродрому, сжимая под мышкой потрепанный детектив. Катил к скамейке у КП, намереваясь почитать, ожидая построение, подкрепиться сладкими пряниками, только что купленными в военторговском магазинчике.
Тускло поблескивал на пилотке золотистый краб, а на слегка вытянутом загорелом лице светилась улыбка. Был он уже майором, что на ступень выше занимаемой должности, и семейным человеком. Белокурое синеглазое счастье приняло его обратно. Рафиков перестал быть Гением, которому не везет. И надеюсь - уже необратимо…
1995 год

История вторая: ЧАЙНАЯ РОЗА

Розочка Кустова работала в редакции нашей газеты ревизионным корректором. И хотя жила по соседству, на обед домой не ходила. Гоняла чаи с подругами в корректорской. За это и прилипло к ней нежное прозвище Чайная Роза.
Надо сказать, Розочка была на редкость прелестным созданием. Фигурка рюмочкой, личико кругленькое, губки бантиком. А вокруг головы - воздушные золотистые локоны, сверкающие в лучах солнца, как золотая оправа.
К великому огорчению мужской половины редакции, Чайная Роза была замужем. За нашим же сотрудником - заведующим отделом писем Михаилом Ивановичем Кустовым - человеком рослым, сильным, но немного угрюмым.
Семейный союз они создали год назад. Однако судя по любящим взглядам, которыми одаривали Кустовы друг друга в течение дня, - их медовый месяц все еще продолжался.
Но вот стали мы замечать, что фигурка Розочки начала отклоняться от эталонных форм. Видать, подходило время, когда в семье должен был появиться первенец.
Розочка все чаще наведывалась к врачам. Анализы, осмотры, беседы с психологом. И в конце марта ей показалось, что час пробил - пора собираться в роддом.
Врач, к которому обратилась за консультацией, мнения ее, однако, не разделила, даже отругала за поспешность. Представляю, как тяжело было слушать Розочке упреки сухой плоскогрудой врачихи, всех-то и достоинств которой - двадцать лет сидения в женской консультации, из чего выходило, что про рождение детей она знала если не все, то почти все.
От врачихи пахло валерьянкой и табаком. Она была самоуверенно груба и насмешлива.
- Милочка, вам надоело работать? Вам не терпится в декрет?
- Мне? - Розочка вспыхнула и стала похожа на красную чайную розу. - Я очень люблю свою работу, но еще я люблю и ребенка, которого ношу в себе.
- Э, это сантименты. Доверьтесь специалисту Срок вашей беременности - около семи месяцев. Нормальные дети рождаются через девять.
- Я понимаю, - пролепетала Розочка. - Но мне кажется…
- Кажется, кажется, - перебила врачиха. - Оставим в стороне все ваши опасения. Науке нужно доверять. И врачам…
Она выпроводила Розочку из кабинета бесцеремонно,
безжалостно. Наверное, так расстаются с букетами завядших цветов. Что делать, встречаются еще люди, у которых даже весной в душе поздняя осень.
Первого апреля Розочка как обычно пришла в редакцию. Как обычно вычитывала газетные полосы, вносила правку, руководила работой корректоров. В полдень она вдруг почувствовала неладное. Не буду в подробностях описывать происходившие изменения, но Розочка поняла, что до появления на свет ребенка остались если не минуты, то считанные часы.
- Вызовите, пожалуйста, "скорую", - попросила она нашего выпускающего - седовласого, длинноносого Илью Петровича Бережкова, которого за страстную любовь к междометиям журналисты прозвали Козлевичем.
- Э-э_э, - произнес Козлевич, - у нас кто-то заболел, или вы шутите?
1 апреля - день смеха. И понятно: Козлевич ждал подвоха в
любой момент.
- Я не шучу, - краснея, ответила Розочка. - Я уже не могу вставать. Я начинаю охать и ахать. И если вы не поторопитесь, то рожу ребенка на ваших глазах.
На этот раз до Козлевича дошло, и он побежал звонить на вахту, где стоял единственный на всю редакцию городской телефон.
- Э-э-э, "Скорая"? - спросил Козлевич, набрав "03".
- "Скорая" слушает.
- Э-э-э, это вас, "Скорая", из редакции газеты беспокоят, - стараясь придать голосу как можно больше солидности, сказал Козлевич. - У нас это, э-э-э, журналист рожает. Приезжайте скорее.
В "Скорой" на приеме звонков сидела в тот момент журналистка
молодежной газеты. В "молодежке" решили сделать материал о том, что врачам и 1 апреля не до смеха. Но она-то, журналистка, знала, что 1 апреля - день смеха. Она-то была к розыгрышам готова. И выслушав странный звонок, решила, что кто-то из их газеты, знавший о задании, над ней подшучивает. Рассмеявшись, журналистка ответила:
-Да-да, обязательно приедем.
При этом ничего никому не сказала, никаких отметок в журнале регистрации вызовов не сделала.
Нелепое стечение обстоятельств. Абсурд. Но 1 апреля - это 1 апреля. Все, что происходит в этот день, также далеко от трагедии, как Земля от Солнца.
Когда в редакции стало известно, что Розочка рожает, все бросились искать Михаила Ивановича Кустова. Кому, как не ему в этот момент быть рядом. Тем более, что Розочка закрыла дверь своего кабинета на ключ и отказывалась кого бы то ни было впускать.
Заведующий отделом писем как назло ушел разбираться по жалобе в одну из руководящих инстанций. И потому Розочка осталась наедине со своими опасениями, страхами, криками.
Закрывшись в кабинете, она закрыла и все сданные на правку газетные полосы очередного номера. Ввиду их отсутствия занервничал дежурный по номеру, а главный редактор постепенно перешел на крик.
Обстановка накалилась. Не было "скорой помощи", не было и газетных полос. Ломать же дверь в кабинет Розочки не позволил бы себе ни один мужчина в редакции даже в менее пикантной ситуации.
Через час, наконец, в редакции появился Михаил Иванович Кустов. Он несся по коридорам, как тунгусский метеорит, грозя вот-вот взорваться. Он уже слышал крики жены. Он уже знал, что "Скорая" не приехала. Он клокотал и шипел, и даже не заметил, как вышиб плечом запертую дверь кабинета.
- Роза, Розочка, дорогая…
Он опустился перед ней на колени, не зная, что делать. Но что-то
природное, спрятанное в генах, толкнуло в грудь, и он понял, просто стоять нельзя…
Тем временем главный редактор газеты поднял на ноги все руководство близлежащего к редакции родильного дома. В редакцию срочно выехала бригад врачей. События раскручивались с невероятной быстротой. Впрочем, некоторые детали все-таки опустим. Когда врачи вбежали в кабинет ревизионного корректора, им предстала запоминающаяся картина. Возле полулежащей Розочки на коленях стоял Михаил Иванович Кустов. Они улыбались. В могучих руках заведующий отделом писем держал маленький плачущий розово-красный комочек. Пуповина, связывавшая мать и родившегося человечка, к ужасу врачей, была туго перехвачена серым ворсистым шпагатом.
- Наш первенец, - поднял кустов вверх сложенные цветком лотоса ладони. - Я счастлив! Как я счастлив!
Да, так закончилась вся эта история. Розочку и родившуюся
девочку увезли в роддом. Газеты вышла с незначительным опозданием, которого никто, впрочем, не заметил. Когда же, выписавшись из роддома, Розочка с ребенком приехала домой, к ним зашла врачиха из женской консультации.
- Милочка, -сказала она, осмотрев мать и ребенка, - вы, наверное, неправильно себя вели. Вы, наверное, резко наклонились или повернулись. Так нельзя. Я же вас предупреждала.
Розочка не ответила. Она была счастлива. Однако когда врачиха ушла, она с огромным удовольствием выдрала из медицинской карты своей дочери лист, на котором было коряво написано: "Неправильные роды, 7 месяцев"
-Нет, - прошептала Розочка, - врете. Мы родились вовремя…

История третья: ПЕРЕПЛАВКЕ НЕ ПОДЛЕЖИТ

- Хотите встретиться с героем? - переспросил худощавый подполковник-десантник,
сидевший у полуразрушенного здания. - Тогда идите вон в ту палатку, - указал рукой. - И спросите майора Сергея Стволова.
Было это в Грозном. Десантников только что вывели из боев. И в ожидании отправки домой они приводили в порядок боевую технику, несли караульную службу, отсыпались за долгие месяцы бессонной чеченской войны.
Майор Стволов, среднего роста коротко стриженный крепыш, моему появлению удивился.
- Вообще-то я с журналистами не разговариваю…
И я услышал историю о японских телевизионщиках, которые пытались в январе взять у него интервью.
- Согласен, - сказал тогда Стволов, но только возле президентского дворца. Безопасность вам гарантирую.
Возле дворца шли бои, и японцы вежливо отказались. Отказался и Стволов, довольный эффектом, произведенным его предложением.
И все же на этот раз он решил отойти от принципа, сев по-турецки на застеленную грубым солдатским одеялом кровать.
- Только какой же я герой? К званию такому не представляли.
Что верно, то верно. Формально майор Стволов Героем России не стал. Хотя и пообещали 5 января это звание, вызвав под вечер в штаб. Речь шла о здании МВД Чечни. Если бы взял его Стволов своим батальоном - на награду бы уж точно не поскупились.
Тогда ответил просто: "Если мало там боевиков - возьму". И с этой фразой словно перешел в другое измерение, граничащее между жизнью и смертью. Энергия, скованная ожиданием, освободилась, волной всколыхнула мышцы, заставила продуктивно работать уставший мозг.
Но вместо Звезды, когда в очередной раз штурмовали превращенное в крепость здание, получил Стволов перелом двух ребер и проникающее ранение в спину под сердце.
Произошло это в здании МВД Чечни, часть которого десантники все же заняли. Но было их двадцать семь, дудаевцев в несколько раз больше. Пришлось отойти после четырнадцатичасового кошмарного боя.
Рассказывал Сергей жестикулируя и смеясь, проводя изредка рукой по ершистой короткой стрижке. Как прятались от разрывов гранат, а их за час влетало в комнаты до десятка. Как наблюдали в минуты затишья за дудаевцами, строем шедшими в столовую где-то в километре от них. Он так органично находил смешное в их трагичном тогдашнем положении, что казалось, будто трагизма и не было. Так, небольшой житейский переплет, коих в жизни у каждого всегда навалом. Даже о ранении не преминул пошутить. Мол, не успел отскочить от окна, подставившись снайперу. А ведь мастер спорта по военному троеборью, шестикратный чемпион УрВО в командном первенстве. Живые и замечательно умные глаза с интересом рассматривали меня. Наверное, тоже отмечали эффект, который производил рассказ. Стволов явно решал, стоит ли продолжать его дальше. Продолжил…
- Да Бог с ним, с Героем. Представили меня к двум орденам. Только не за награды мы здесь воюем…
Эту фразу в Чечне мне говорили многие. Видимо, есть какая-то закономерность в том, как относятся солдаты и офицеры к чеченской войне.
Сергей дважды был в Афганистане. Имеет награды - орден Красной Звезды и медаль "За отвагу". Контузию на память о выводе наших войск в 89-м (их батальон охранял Саланг). В общем, хлебнул лиха. И все-таки ту войну и эту рядом не ставит.
- Здесь мы стоим за Россию, - говорит убежденно, - и ее благополучие важнее высоких наград. Даже неловко бывает, когда кто-то сулит Звезду еще до выполнения задачи. Иной ведь карьерист за нее может кучу людей положить. Неправильно это…
Стать военным Сергей не мечтал. Сызмальства знал, что другой дороги в жизни у него не будет. Любил единоборства, драки. В уральской деревне, где жил, частенько ходили стенка на стенку. И он, Сергей Стволов, - в первых рядах. Специально, бывало, приглашали.
Плохо драться или хорошо - не задумывался. Главное - чтобы за правое дело. Ведь если за правое, то и вопроса такого не возникает.
Отец - фронтовик, бывший десантник, капитан в отставке, воевал под Сталинградом. В 42-м, раненный, попал в плен. А на родину пришла похоронка. Немного оправившись, отец бежал из концлагеря, воевал дальше, вернулся. Но в районном центре до сих пор на памятнике не вернувшимся с войны выбита его фамилия.
Старший брат Сергея, Анатолий - пограничник, тоже воевал. На Даманском. Имеет награды.
Их рассказы, пример, возможно, и определили жизненный путь Сергея. Однако, когда после школы он решил подать документы в пограничное училище, Анатолий остановил:
- Погоди, братан. Послужи в армии, осмотрись, а потом и решать будешь.
Служить пришлось в горном батальоне в Афганистане. И хотя испытал, многое, чегоне пожелал бы другим, решение стать военным не изменил. Вернувшись домой, подал документы в Свердловское политическое. Первая офицерская должность - замполит учебной парашютно-десантной роты. Командиром боевой стал в Афганистане.
Подивившись факту, обратил внимание Сергея на странный поворот судьбы. Знаю десятки примеров, когда замполитами становились командиры. А чтобы наоборот - первый.
Стволов рассмеялся:
- Вот и начальник политотдела, узнав о моем решении, вызвал на "ковер". "Куда уходишь? - говорит. - Это же ответственность, другая работа. Да тебя снимут через месяц". Не сняли.
Лидер по натуре, он легко вошел в должность. Рота очень быстро стала лучшей в батальоне. Но ее командира, забывшего про отдых, больше радовало то, что его десантники, не вылезавшие из боев, потери несли минимальные.
Жизнь майора Стволова, чем больше она открывалась мне, тем больше поражала. Он всегда там, где опасность. И никакой передышки, никакого служебного роста в тиши за счет былых заслуг. Будто внутри у Сергея большая сжатая пружина, толкающая туда, где тяжело, где стреляют и могут убить.
В январе 91-го Стволов с десантниками - в Баку. Правда, дивизию их к тому времени переподчинили КГБ и бросили на укрепление границы с Ираном. Стояли на блокпостах, ловили конрабандистов. Однажды, когда гнались на бээмдэшке за крупной бандой, пуля прошла в десяти сантиметрах от головы Сергея и срикошетив о башню, ушла ввысь.
Узнав имя ставшего поперек горла десантного командира, конрабандисты предложили через посредника полтора миллиона рублей. По тем временам деньги огромные. Отказался.
- Дурак, - смеется, вспоминая тот день. - Взял бы и жил теперь припеваючи. Не надо было бы голову под пули подставлять.
Но нет, не взял бы он деньги. И никогда не возьмет. Не та закваска. Честен, как говорят некоторые "бизнесмены", до неприличия. Таким отлит и переплавке, к счастью, не поддается.
А за служебные заслуги наградили Стволова в том году первой в дивизии медалью "За отличие в охране государственной границы СССР". Самой "крутой" и почитаемой в пограничных войсках.
В чеченскую войну въехал Стволов на бронепоезде. В общем-то бронепоезд - одно название. 22 открытых платформы, на которых разместили 3 зенитных установки, минометную батарею и батарею СПГ-9. По огневой мощи, конечно, он не уступал своим собратьям. Ходившим под парами в гражданскую и великую Отечественную. Но вместо брони - мешки с песком. 22,5 тысячи мешков уложили десантники на платформы, таская их на своем горбу. А когда все было готово, прибыл Стволов в штаб бесланской группировки и попросил поставить команде бронепоезда боевую задачу.
Рассказывая об этом эпизоде, Сергей горько усмехнулся. Как выяснилось, в штабе никто не знал, зачем группировке нужен бронепоезд и как его применять. Посудили-порядили и выдали: "выдвигайтесь в сторону Грозного. Поддерживайте огнем наземные войска".
Дошли до Слепцовской. Но войск, которые нужно было поддерживать огнем, ни справа, ни слева не наблюдалось. Только местные жители несколько раз преграждали железнодорожное полотно, мешая продвижению.
У Слепцовской дудаевцы взорвали мост. Под самым носом у бронепоезда. Или не рассчитали что-то подрывники, или опять судьба решила Стволова поберечь, но десантники не пострадали. Впрочем, вперед, как выяснилось, все равно было не пройти. За мостом стоял грузовой состав из 3 цистерн с нефтью и 30 платформ со щебнем, специально приготовленный боевиками для бронепоезда. Двинулись обратно.
Когда, гремя на стыках, зелено-коричневая гусеница бронепоезда доползла до Назрани, десантники обнаружили, что 25 метров железнодорожного полотна разобраны. А уже ночь. На станции ни души, кроме ничего не знающего дежурного.
- Спасибо, два офицера-восовца и три железнодорожника с нами были, - рассказывает Стволов. - С их помощью путь и восстановили.
Он замолкает, вспоминая пережитое. Липкую ночь, разрываемую ветром. Тяжелые, в 2 тонны, бруски рельс, которые необходимо было перенести на 50 метров. Красные от натуги лица солдат… Адская работа, выполняемая обычно механизмами, опустошала тела крепких парней, напрягала волю, сжимала до скрипа зубы. И все же к утру, как и было приказано, вернулись в Беслан. С бронепоездом пришлось расстаться.
О том, что было дальше, Стволов говорить спокойно не может. Не укладываются в его мозгу, привыкшем просчитывать бой на несколько ходов вперед, явные промахи. Особенно при взятии Грозного, когда отсутствие взаимодействия между подразделениями приводило к неоправданным жертвам.
- У нас даже анекдот появился, - хмыкнул Сергей, - про пехоту. Сидят два офицера-десантника, обедают. Вбегает сержант:
- Товарищ капитан, - обращается к ротному, - дудаевцы в атаку пошли.
- Хорошо, Иванов, отражайте.
Продолжают обедать. Через десять минут:
- Товарищ капитан, дудаевцы отступают.
Хорошо, Иванов, отдыхайте.
Сержант уходит и вдруг вбегает опять:
- Товарищ капитан, наша пехота в атаку пошла.
Офицеры вскакивают:
- А вот теперь, Иванов, всем в укрытие.
Черный юмор. Но за ним - правда жизни, прочувствованная Стволовым на себе.
Случилось это в ночь на 7 января 1995 года. К утру федеральные войска должны были занять улицу Карла Маркса. Причем, сначала шли десантники, очищая дома и выставляя блокпосты. За ними - мотострелки. Заходя в переулки. Они расширяли плацдарм. И хотя все действия были заранее согласованы по карте, взаимодействия не получилось.
- Наш батальон занял школу, кажется, 21-ю, - вспоминал Стволов. - Все хорошо получилось, быстро. Расставил людей, уточнил задачи. Но что-то меня удержало выставлять людей на последний, четвертый этаж. Предчувствие что ли нехорошее было, не знаю. В общем, закрепились. А тут и пехота пошла вперед. Выкатились к школе 3 бэтээра и один танк и давай нас гасить. Словно не сказал им никто, что школа занята будет.
- Зебра, Зебра, - кричу мотострелкам из радиостанции. - Прекрати огонь. Здесь свои!
Не слышат.
Стали мы ракеты зеленые пускать, себя обозначая. А раз ракета зеленая - каждому было в Грозном известно: там свой.
Все равно лупят. Крупнокалиберные пули стену кирпичную надвое разрезают. Танк, слава Богу. Пока только из четвертого этажа Сталинград делает.
Мы пирофакел оранжевого цвета зажгли. Не помогает. Осталась у меня последняя ракета, белая. Подскакиваю к окну, а тут танкисты рядом со мной фугасным шарахнули. Сбила взрывная волна с ног, а ракета по комнате заметалась. И куда ни брошусь - за мной летит. В конце концов ударила в подошву сапога, подожгла. И так быстро сапог занялся, что чувствую, будто ногой на плиту раскаленную наступил. Пробую снять сапог - не снимается. А головы не поднять и не сесть поудобнее. Пули чуть ли не волосы на голове стригут. Осколки кирпича фонтанами разлетаются.
Спасибо, старший сержант Муслим Султанов вовремя подполз и стащил сапог. А то и не знаю что бы с ногой было.
Тут мне докладывают, что напротив пехота с нашими разведчиками братается. Я им по радиостанции: "Скажите, что свои в школе. Пусть огонь прекратят". И свои ору: "Приведите сюда пехотного командира. Убью гада!" И убил бы, наверное. Такое зло взяло. Весь пол брюхом вытер, всю грязь носом избороздил. Но привели щуплого такого лейтенанта-очкарика. Глянул на него и улетучился гнев. И зачем только таких на войну посылают?
А вечером их комбат к нам с мировой приходил. Хороший мужик, крепкий. Но на душе до сих пор горький осадок остался.
Стволов замолчал, откинулся на подушку, сложив руки под головой.
- А вообще много непонятного на этой войне. По логике, вот как мы должны были с омоновцами взаимодействовать? Заняли район - они его прочесывают, всех подозрительных задерживают. Мы же наши хваленые спецподразделения МВД лишь 20 января впервые увидели. А их работой до тех пор занимались армейцы.
Долго еще сетовал Стволов на просчеты в тактике, дополняя их колкими комментариями. Не забыл он, конечно, и перемирия, позволяющие боевикам перегруппироваться и продолжать войну. Но за его колкостями, безжалостной критикой мне увиделась израненная войной душа российского офицера, переживающего за честь и достоинство Российской армии. Он не принимал упреков в малодушии и непрофессионализме. Он верил в то, что и в Чечне, как всегда, честно стоял за Россию…
1995 год

История четвертая: С У Д Ь Б А

Журналист Петька Барышников улетал на войну. Высокий, улыбчивый. Из-под "афганки" чуб, что волна донская, на карие глаза наплывает. "Камуфляжка" чистенькая, отутюженная. Опять же, подворотничок белоснежный.
- Красиво, конечно, - оценил Петькин прикид старик Тимохин, - но глазливо.
- Это как? - не понял Барышников.
- Просто, - ответил старик Тимохин. - Это ведь перед смертным боем во все чистое одеваются.
Петька рассмеялся.
- Я, дядь Федь, в судьбу верю. И жить мне нагадали до глубокой старости.
Старик Тимохин подслеповато прищурил выцветшие серые глаза.
- Понятно, конечно. Судьба - не дубина, коль ударит - не увернешься. Но поберечься, мил человек, не мешает…
Шел 1995 год. Весна обдала май жаром, война - огнем. Петька Барышников улетел в Грозный.
Вернулся через две недели утром. Притихший такой, уставший. Пошутит кто, так рассмеется. Но неестественно как-то, ненатурально. И опять молчит, в себе что-то переваривая.
Так целый день. Под вечер отошел. К вопросам стал восприимчивый. Тут-то старик Тимохин все про его командировку и вытянул.
- Я, дядь Федь, - вздохнул Петька, - еще больше теперь в судьбу верю.
- Это почему ж? - прищурился старик Тимохин.
- Потому ж, - Барышников улыбнулся, заметив в вопросе старика лукавство. Вскочил пружиной, прошелся по кухне от окна к двери, вернулся.
- Ну вот, согласись, оно ведь только кажется, что случайно все в жизни… Так говорим. А почему? Не понимаем тайного. Заданности не понимаем. Я вот два года за девчонкой ухаживал, а женился на твоей племяннице. Ее до свадьбы, заметь, семь дней знал. Случайность? Как посмотреть. Пятнадцать лет душа в душу живем…
Или вот Сашка Федоров из второго подъезда. Помнишь, в прошлом году на самолет опоздал?
- Это когда автобус в дороге сломался?
- Точно. Сашка тогда в командировку торопился. Даже частника за стольник до аэропорта нанял. Но… опоздал. На пять минут опоздал. Пережива-а-ал! Контракт крупный для его фирмы сорвался. А как узнал, что самолет тот при посадке разбился и никто не уцелел - свечку в церкви поставил. Теперь специально часы на пять минут назад отводит. Промежуток, говорит, блюду между жизнью и смертью. Я раньше смеялся над ним за это, теперь понимаю.
Старик Тимохин усмехнулся. Помял рукой свою седую "козлиную" бороденку.
- Ты говори, говори, Петь. Я слушаю.
Они сидели на кухне в квартире Барышниковых. У окна притихла Петькина жена Валентина, нервно теребившая красный в белый горох передник. На столе остывал чай.
Петька повернулся к жене.
- Валюш, налей-ка нам что покрепче, а то у дядьки твоего, гляди, борода от чая слиплась.
- А и правда, - встрепенулся старик Тимохин. - Сладкое что-то горло вяжет. Нам бы сейчас погорчее.
Булькнули белой по треть стакана: старик Тимохин не любил стопок. Выпив, хрустнули соленым огурцом. Булькнули еще. И Петьку повели воспоминания…
В Грозном он был впервые. Город - одно название. Коробки домов без перекрытий. Руины. А вот людей и машин на улицах много. Деревья зеленеют. Большая-то война ушла из Грозного. Люди и обрадовались.
Добрался до Ханкалы. Переночевал. Наутро - к штабу, вертолет ждать на Старые Атаги. А пока ждал - случился с ним форменный конфуз: какая-то ворона "отбомбилась" по Петькиной "камуфляжке" прямо на погон. А вокруг офицеров человек пятьдесят. И все на него уставились. Шуточками обстреливают…
- Это ж надо, - взмахнул руками Барышников. - Офицеров - море. Ворон - тучи в кронах гомонят. А я, дядь Федь, один обосранный стою.
- Это, Петь, ничего, - отозвался старик Тимохин, опрокидывая стакан. - Хорошо даже. Примета добрая.
- Во, - согласился Барышников. - Этим-то меня и успокоили…
Отчистился Петька, отмылся. Помчался к штабу, а вертолет ушел. Без него ушел на Старые Атаги. Пришлось колонной на блокпост добираться.
"Бээмпэшки" шли ходко. Колесные "Уралы" еле поспевали за ними по разбитой полевой дороге. За лесопосадкой, где начиналось большое поле озимой пшеницы, Барышников тронул за плечо торчавшего в люке командира:
- Слышь, браток? Приспичило. Мне бы на минутку.
Чумазый стралей понимающе кивнул и рассмеялся.
- Сейчас, - говорит, - тормознем.
И приказал механику-водителю взять правее… Шедшие следом БМП и "Уралы" останавливаться не стали. Поджимало время, а надо было засветло добраться до места.
Петька еще и дел своих не сделал, как воздух расколол взрыв. Он обернулся, испуганно втянув голову в плечи, и застыл свечой: обогнавшую их БМП затянуло пламенем.
- Браток, скорее, браток…- кричал чумазый старлей, махая рукой. И не дозвавшись, рванул БМП вперед. Туда, где горели его товарищи...
- Впрочем, - Барышников улыбнулся, - насчет товарищей, дядь Федь, обошлось. Все живы остались и даже без серьезных ранений. Мне, как узнал, даже задышалось легче. Ну, - поднял Петька стакан, - давай за жизнь! И чтобы не по последней!
- А чего ж, - согласился старик Тимохин. - За жизнь завсегда можно. Я, Петь, и сед уже, и стар, а жизнь, Петь, люблю…
Из-под Старых Атагов Барышников кочевал из части в часть, словно монгол какой. Ему ведь блокноты фактурой надо было набить. Ну и интересно, конечно. История, можно сказать, перед глазами пишется. Как мимо пройти?
В Ханкалу попал через две недели. И узнал, что из аэропорта Северный есть борт на "Большую землю". Кинулся на контрольно-пропускной пункт. На чем ехать?
Полчаса проходит - нет машины. Час… Когда увидел подруливающую санитарную "буханку", обрадовался как ребенок.
- На Северный возьмете? - спрашивает у сидевшего рядом с солдатом-водителем врача.
- Садитесь.
Прыгнул внутрь счастливый, а старший и спрашивает:
- Вы случайно дорогу в аэропорт не знаете? Мы-то только вчера из Самары. В Ханкале технику получали.
У Барышникова даже челюсть отвисла.
Посмотрел на дверь. На часы. Про борт в Северном вспомнил.
- Езжай, браток, - говорит. - В пути разберемся.
Трое их было в машине: солдат-водитель, врач и журналист Петька Барышников. И все - без оружия. И все - не знали города…
- Я, дядь Федь, понимаю сейчас, что это была авантюра, - улыбается Барышников. - Ехать по Грозному, не зная пути, в военной машине да без оружия… Ну, разумеется, мы заблудились…
Заблудились они, свернув направо после развалин президентского дворца. Свернув чуть раньше, чем надо было. Улочки узкие пошли, по сторонам одноэтажки частные теснятся. А возле - старики степенные на лавках. Некоторые вскакивают и что-то кричат вслед. Нехорошее, наверное, кричат. Неуютно почувствовал себя Петька. И как назло - ни блокпоста поблизости, ни машины военной навстречу.
До Северного добрались часа через два. Бледный комендант, к которому обратился Барышников, чтобы командировочное отметить, спрашивает:
- Вы откуда приехали?
- Из Ханкалы?
- Только что у "Минутки" боевики под виадуком наш уазик сожгли. Не видели?
- Нет, - отвечает Петька, - виадук, помню, проезжали. А вот где "Минутка" - не знаю…
- Что, дядь Федь, может, еще по одному? - прервал рассказ Барышников.
- Можно, - согласился старик Тимохин. - Мы, Петь, считай, не пьем, а нюхаем. Этак нам бутылки-то тостов на десять хватит.
- Нет, дядь Федь, - покачал головой Барышников. - Давай без тостов. Помянем их, кто не вернулся…
Большой "Антей" был под завязку загружен "грузом 200". Вылет все откладывался. И жаждущие улететь попутным бортом расположились неподалеку от "Антея" на бетонке. А возле пункта управления полетами, где крутили антеннами локаторы, готовили к отправке "дембелей".
Вкусившие пороха солдаты расслабились. Многие были под хмельком. Они пели под гитару новые военные песни, что-то вспоминали, пускали в воздух сигнальные ракеты, салютуя ждущей их новой жизни.
Барышников не хотел терять времени и решил поговорить со штурманом самолета. Глядишь, зарисовка потом получится.
Они расположились под крылом могучего "Антея", защищаясь от палящего солнца, повели разговор. Неожиданно для Петьки штурман побледнел и стал наклоняться то вправо, то влево. Потом присел на корточки и прикрыл лицо руками.
- Что с вами? - наклонился у к штурману Барышников. - Вам плохо?
Что-то, обдав жаром, с шипением пролетело рядом с Петькиным ухом. Потька поднял голову. "Ракета!" Она ударилась метрах в двадцати о бетонку, подпрыгнула, брызнув каплями огня. Ударилась снова и рассыпалась снопом искр.
Штурман открыл лицо и встал. Он был потрясен. Он не мог говорить. Но потом овладел собой и как-то виновато Барышникову улыбнулся:
- Ты, парень, в рубашке родился… Я думал - конец…
- Вот, дядь Федь, - выдохнул Барышников, - чуть было не кончился Петька вместе с "дембельским" салютом. Как же теперь в судьбу-то не верить?
Старик Тимохин, слушая, мял свою редкую бороденку.
- А ты, Петя, верь. Верь в судьбу-то. Веселая она у тебя. С такой не грех до глубокой старости дожить…

История пятая: СЕРЁГА

Мы встретились с Лебедевым в окружном военном госпитале… Едва оправившись после нескольких операций, он днями напролет скакал по госпитальному парку на костылях, бережно поджимая раненую левую ногу. Непокорный русый чуб лишь подрагивал в такт прыжкам, напоминая парус, несущий хозяина по бушующему морю жизни. Серега… Так его звали соседи по палате и друзья-однополчане, коих в госпитале оказалось несколько человек. Имя удивительно шло к худому подвижному пареньку, как и его серые пронзительные глаза к светлому слегка вытянутому лицу. Лишь беззубый рот, приоткрытый при быстрой ходьбе, немного портил первое впечатление.
- Простите за нечеткую дикцию, - извинился Лебедев, когда познакомились. - В Чечне со скалой поцеловался. Теперь без зубов.
Говорили мы с Серегой часто. И как водится - "за жизнь". О том, что много в ней крутых поворотов. А было бы здорово знать заранее, что ждет впереди. Тогда и соломки можно было бы подстелить, и в случае чего - оберечься.
Помню рассказ друга Сергея по этому поводу. Весьма любопытный.
… Однажды в их роте мотострелки нашли необычный противотанковый гранатомет. Вроде бы самая обыкновенная "Муха", но длиннее. Была она открыта, приготовлена к выстрелу. И мотострелки загорелись испробовать "Муху" в деле. Вот только нельзя было: в тот момент шло очередное перемирие с дудаевцами. Стрелять запретили.
Командир роты, повертев гранатомет в руках, положил его недалеко от своей палатки.
- Пусть здесь пока полежит.
- А может, лучше закопать ее, товарищ старший лейтенант? - предложил один из солдат. - От греха подальше.
- Ерунда, - отмахнулся ротный. - Я должен знать, что это за "Муха" и как она летает.
Ночью заступившему в охранение молодому солдату, уставшему бродить меж нахохлившихся на холоде палаток, захотелось побаловаться с гранатометом. Раз нажал на спусковой крючок, два… На четвертый гранатомет выстрелил. Граната впилась в палатку, где спал санитар, и, пробив брезент, попала в бережно хранимый им магнитофон. Взрыв разметал грубый брезентовый остов в клочья, расплавил магнитофон, а санитар, вот ведь судьба, отделался легким испугом и касательным ранением в бедро. Было от чего задуматься не раз видевшим смерть мотострелкам. Выжить в той ситуации, по общему мнению, было невозможно! Но кто-то неведомый, могущественный защитил усталого санитара, уберег от огня и осколков, заставив молодых парней поколебаться в своем атеистическом мировоззрении.
Многие после этого случая приняли крещение от заезжего святого отца, поверили в предопределенность происходящего. Поверил и Лебедев, но не безоглядно, не бездумно. Он негодовал, глядя на сослуживцев, идущих в бой с тусклой печатью обреченности. Надо думать, верить, действовать! Человек способен влиять на судьбу, как младенец, протяжным криком подзывающий мать. И судьба откликнется легким ветерком предчувствия грядущих событий, настроит на возможную радость или огорчение, пробьет электрическим разрядом пучки расслабленных мышц.
Серега, как себя помнит, всегда отличался прагматизмом. Сразу после школы поступил в горностроительный техникум. Куда же еще? В поселке, где жил, две трети жителей были шахтерами. Отец - шахтер, мать по работе с шахтой связана… Так что решение успело вызреть, налиться янтарным соком жизни.
Через год в техникуме показалось тесновато. Подал документы на горный факультет университета. Шахта, где работал отец, вызвалась и трудоустроить, и расходы за обучение оплатить. Такая уж теперь сложилась практика. А из сына Юрия Сергеевича Лебедева, - посчитали в шахтоуправлении - плохого специалиста получиться не может.
Однако в университете проучился Сергей недолго. Во втором семестре, неожиданно для самого себя, завалил теоретическую механику и сопромат. Взял академический отпуск.
- Даже не знаю, что со мной случилось, - вспоминал Лебедев. - Всегда с желанием учился, а тут… Словно внутри что-то перегорело.
Другой бы в положении Сергея не стал рассказывать об этом. Получилось, что не оправдал доверие шахтеров. Впустую потрачены немалые деньги… Но Лебедев откровенен. Меньше всего думает о том, какое произведет впечатление. Быть самим собой в любой ситуации. Такой уж у него принцип.
Да, Сергею стыдно, что завалил сессию. Учился-то легко. Но дома из пяти шахт в течение полугода закрыли четыре, и произошла переоценка жизненных ориентиров. Ну куда он пойдет с дипломом горного инженера, если даже на шахте, где работал отец, не были уверены в будущем?
В общем, решил Лебедев с учебой повременить. Оформил академический отпуск и прямехонько в… военкомат.
- Хочу в армию.
В военкомате удивились. Внимательно проверили документы.
- Студент?
- Да.
- А зачем в армию идешь? Натворил, наверное, что-нибудь?
- Ну вот, сразу "натворил". Себя проверить хочу.
Пожилой подполковник с крупным носом хмыкнул:
- Ладно, рассказывай сказки, - потом, отложив документы, добавил. - Мы тебя тоже проверим. Принеси-ка справку из райотдела милиции, что у них за тобой ничего не числится.
Делать нечего - пошел в милицию. Там уж над ним откровенно посмеялись.
- Дурак ты, парень. Все косят от армии, а ты сам петлю накидываешь.
Справку, однако, дали…
Зачем я все это рассказываю? Хочу характер Сергея показать. Индивидуальность подчеркнуть. Он не их тех, кто руководствуется в жизни стадным чувством. Для него важно жить и делать не как все, а чтобы душе радостно было.
В армию Сергея призвали. Сначала в учебное подразделение попал, потом - в Чечню. На должность механика-водителя БМП взвода связи. В нижегородский полк, куда в начале 1995-го губернатор Нижнего Новгорода прилетал. С тех пор почти никто с визитами к мотострелкам не наезжает, посылок не шлет. Видно, думают, война закончилась. А может, что солдаты и офицеры всем необходимым обеспечены. Неправильно, в общем-то, думают. И нужда есть, и войне конца не видно. Она, как костер, присыпанный пеплом: подул ветер - пламя опять наверху.
О боях, в которых участвовал, Лебедев рассказывал мало.
- Я же во взводе связи служил, - сказал, словно оправдываясь. - Нас в пекло не бросали.
От сослуживцев узнал: хлебнул Серега лиха. И под Старыми Атагами, и под Шатоем. Три раза наградные листы писали. То к медали Суворова, то - "За отвагу". Да так, увы, ничего и не получил.
И все же "своей войны" Серега не стыдится. Труса не праздновал, ни разу самоконтроль не терял.
Поразила наблюдательность Лебедева. К боям относился, как хороший студент к лекциям. Подмечал, казалось бы, совсем не касающиеся его вещи. Например, мешочки белые на деревьях вдоль дорог. "И зачем их чеченцы развешивают? - задумался как-то. - Обычай, что ли, какой?" Потом выяснил, что ни к каким чеченским обычаям мешочки отношения не имеют. Это ориентиры для стрельбы из минометов и орудий по федеральным войскам. Отсюда и небывалая точность попаданий.
А однажды под Старыми Атагами подразделение, в котором служил Лебедев, попало под минометный обстрел. Потом - бой. Мотострелки показали себя неплохо. А вот соседям - танковой роте - досталось. Дудаевцы, воспользовавшись отсутствием охранения, почти вплотную подбирались по арыкам к танкам и били из гранатометов под башню. С таким расчетом, чтобы сдетонировал боекомплект. Сергей своими глазами видел потом, что осталось от шести боевых машин. Обгорелые остовы, отлетевшие башни… Наверное, тогда его душу впервые обожгла ненависть.
Но отходчив русский человек, многое прощает. Ненависть постепенно улеглась. Пришло неприятие этой войны. Войны, которая, по мнению Лебедева, помимо сохранения целостности России преследует и неизвестные ему цели. Кто-то будто специально сдерживает федеральные войска, не давая им ни уйти из Чечни, ни разгромить боевиков.
20 июля, когда Сергей с сослуживцами покатил на своей "бээмпэшке" сопровождать автомобильную колонну из Шатоя в Ханкалу, официально боевых действий не велось. Все выстрелы по войскам расценивались как провокации непримиримых. Возможно, для политиков это и приемлемое состояние, а вот солдату все равно: "примиримые" или "непримиримые" в него стреляют.
Когда под вечер на двух БМП возвращались назад, мотострелков обстреляли. Стоит закрыть глаза, и Серега вновь в том бою. Помнит отвесную скалу, нависшую над дорогой. Обрыв справа метров сто пятьдесят. Доносящееся снизу дыхание прохладного Аргуна…
Стреляли сверху. Со скалы. Мотострелки ответили огнем на огонь, но позиции были слишком неравны. Боевые машины оказались беззащитными перед дудаевскими гранатометчиками. Первая же их граната попала в головную "бээмпэшку", ранив начальника штаба батальона. Взрывом второй Лебедева выбросило из люка. Тогда-то и приложился лицом к скале, оставив на месте передние зубы. От ужасной боли не сразу почувствовал ранение в спину. А после двух попаданий в ногу и вовсе потерял сознание.
Очнулся уже в части после обезболивающего укола. Туда восьмерых раненных сослуживцев вывезли рядовые Александр Гоголев и Юрий Еремчук. А еще через несколько часов Сергею сделали операцию…
На этом, наверное, война Лебедева и окончится. Возможно, он уже дома: немало времени прошло после нашей последней встречи. А война в Чечне разгорелась с новой силой. Лебедев оказался прав, сказав на прощанье, что не верит ни в какое перемирие: стрелять там будут еще долго. Думаю об этом каждый раз, слушая тревожные военные сводки. И каждый раз вспоминаю скачущего на костылях по госпитальному парку Серегу Лебедева. Как-то сложится его дальнейшая судьба? Хорошо бы без выстрелов и горьких прощаний. Испытаний и боли на долю этого неунывающего паренька выпало уже предостаточно…
1996 год

История шестая: СПЕКТАКЛЬ ДЛЯ МАРШАЛА

Было время, когда маршалов в войсках нешуточно боялись. Как шаровой молнии, возникающей неизвестно откуда и взрывающейся неизвестно почему. Как землетрясения, ломающего жилища и судьбы. Впрочем, те маршалы уже исчезают, как древние люди, оставаясь лишь в памяти не всегда благодарных потомков. Но вместо наскальных рисунков их образ рисует живое слово. И не вина автора, если порой проявляются неожиданные оттенки.
В мотострелковом полку служили два друга - капитаны Сергей Денисов и Михаил Дворников. Денисов - рослый брюнет с темными как маслины глазами. Масляный их блеск вскружил голову не одной молодой женщине. Однако в омут семьи Денисов не торопился, предпочитая законной любви свободную. А вот белобрысый крепыш Дворников, в чьи глаза небо плеснуло синевой, женился рано, и уже пять лет души не чаял в своей Ирочке.
Разные, в общем, люди, они имели одинаковые взгляды на свою офицерскую карьеру. По ночам, бурным от женской ласки, им мерещились маршальские звезды. Да и о чем еще думать молодым и здоровым, если в душе огонь, а в мышцах - нерастраченная сила?
В двадцать два года стали они командирами рот. В двадцать пять - капитанами.
Их головы хорошо варили, а ноги неудержимо несли вперед. За серыми красками будней уже маячила академия, куда Денисов и Дворников числились в дивизии первыми кандидатами. И вдруг их мечта оказалась на волоске: на горизонте, безоблачном и чистом, возник настоящий маршал.
Была уже поздняя осень. Лес обнажился как девственница в первую брачную ночь. Тепло уступило напору холодных ветров. И даже в кабинете командира дивизии толстогубого полковника Виктора Пирожкова царил холод, как в деревенском предбаннике. Но Пирожков и его начштаба полковник Снетков дыхания близкой зимы не замечали. На ротное тактическое учение в один из полков дивизии решил приехать главком ставки Западного направления маршал Агаркин. Уже сама эта фамилия, произнесенная вслух, бросала в жар.
Нет, не то, чтобы Агаркин был монстром. Обаятельный и умный, он понимал толк в военном деле. Но долгое время паря в вышине, он привык относиться к снующим по земле людям, как орел относится к голубю. Мог бы, конечно, пролететь мимо, но уж если спикировал, то держись…
- Ну, Василь Николаич, - обратился комдив к начштаба, - что делать будем?
Тонкий и жилистый Снетков улыбнулся, обнажив стройный ряд металлических коронок под верхней губой.
- Играть, Виктор Сергеич.
- В "дурака" что ли? - ухмыльнулся Пирожков, - по-моему, уже сейчас ясно, кто останется в проигрыше. В дивизии нет ни одной роты, которая бы летом занималась боевой подготовкой. Стройка, мать ее дери. Так что опытных солдат не насобираем.
- Ну, опытные автоматчики всегда найдутся, - не согласился Снетков.
- Это где же? - Пирожков закурил. Кончик сигареты вспух алым бутоном.
- У нас, - начштаба хитро прищурился. - Предлагаю роли солдат и сержантов поручить офицерам. Из дивизии роту молодых и задиристых насобираем.
- Да ты что! - Пирожков поперхнулся дымом. - Да за такие вещи…
Снетков пожал плечами.
- Маршал Агаркин три мотострелковых полка в прошлом году проверил. И все три командира с должностями простились. Да и один комдив, как помнится, в седле не усидел.
- Э-э, слышал я про это, - махнул рукой Пирожков, - но целая рота… Это же сотня людей. И каждому рот не заткнешь, - все еще сомневался комдив.
- Ну, - Снетков вздохнул, - можно не роту. Пусть будет каждый третий. Но из самых лучших, опытных…
Когда Денисову и Дворникову предложили возглавить отделения в проверяемой мотострелковой роте, офицеры расценили это как шутку. Но кабинет командира полка, в котором проходила конфиденциальная беседа, не располагал к юмору. Присутствовавший при разговоре полковник Снетков, видя колебание офицеров, как бы вскользь заметил:
- Вы на следующий год в академию Фрунзе решили поступать? Что ж, если выполните нашу пустяковую просьбу, командование дивизии возражать не будет.
Замечание, как наживка. Опытный "рыбак" знал, что делал. И уже ясен был ответ на другой вопрос, повисший в воздухе топором: что будет, если офицеры откажутся… А Денисов и Дворников без колебаний простились бы с месячной зарплатой, но только не с заветной мечтой. Можно ли их за это казнить?
Аккурат к приезду в дивизию маршала Агаркина небо просыпалось первым снегом. Пирожков, ежась под холодным ветром, вышел встречать длинный кортеж "Волг" и уазиков, уже дотянувшийся до штаба. Он не знал, как оценивать знамение природы, но на всякий случай, счел первый снег, как одобрение задуманного.
Маршал Агаркин, казалось, не замечал ни снега, ни ветра.
- В штаб не пойдем, - уточнил он свое желание. - Сразу в район. Сразу к делу…
Военная пружина, несколько дней сжимаемая штабом дивизии, стала стремительно распрямляться. И Пирожков почувствовал себя если не на сковороде, то в непосредственной от нее близости.
Тактическое учение мотострелковой роты - тот же спектакль в клубном драмкружке. Правда, постреливают немного по-настоящему. Но так уж забито в сценарии, и режиссер не в силах его изменить.
Маршал с интересом смотрел на развивавшееся действо. Ему, привыкшему двигать фронтами и армиями, неожиданно понравилось наблюдать за наступлением мотострелковой роты. Он смотрел на цепь бегущих автоматчиков и представлял в ней себя. Юного, дерзкого.
Вот поднялись первые цели. Автоматчики не замешкались, дружно сыпанули очередями.
- Лихо бьют. Молодцы! - улыбнулся маршал. И тут же распоряжение порученцу. - Приготовьте именные часы. Лично хочу поздравить отличившихся.
Нервный озноб пробежал у Пирожкова по спине.
А атака развивалась. Стремительно, непреклонно. Как огненная лава, рота разрезала твердь обороны "противника". И даже вводная, "выбившая" из строя всех офицеров, не сказалась на темпе. Командование взяли на себя сержанты и довели начатое до логического конца.
- Как действуют! Блеск! - изумился маршал. - Вот это по-жуковски! Вот это сержантов воспитал, комдив!
Бой жаркий и громкий стих, как младенец, напоенный молоком. Усталая рота выстроилась впереди остроносых боевых машин и двумястами глаз сконцентрировалась на высокой и все еще стройной фигуре маршала. Он подходил к каждому, с улыбкой смотрел в глаза, находил несколько ободряющих слов.
Когда вручал командирам отделений именные часы, подивился их возмужалости.
-Да никак у вас все сержанты здесь старше двадцати двух? - спросил он Пирожкова.
- Так точно! - ответил комдив, игравший свою роль уже с нахальством обреченного. - Полгода назад пришло несколько человек с отсрочками. Мы их свели в одно подразделение.
- Дельно, - оценил маршал. - Учение правильность решения подтвердило. - Он обернулся к порученцу. - Передайте мою команду, чтобы и в других дивизиях поступали так же. Хороший опыт должен быть востребован…
Прошло полгода. Пирожкова, как перспективного командира повысили в должности и произвели в генералы. Снетков по ходатайству комдива занял его место. А Денисов и Дворников благополучно поступили в академию. Им по-прежнему виделись в снах маршальские звезды. А с некоторых пор они и время сличали уже по маршальским часам…

История седьмая: ДВА ОБРАЗА ОДНОГО ГЕРОЯ

Эта грустная история началась осенью 1941 года. И хотя точки над "i" вроде бы расставлены, что-то мешает правде громко заявить о себе. Возможно, стыд людской за многолетнее молчание, возможно, страх, возможно, безразличие. И все же пришло время исправить давнюю ошибку. Ради памяти тех, кто не вернулся с той далекой жестокой войны. Ради исторической справедливости.
СНАЧАЛА БЫЛ ПОДВИГ
К осени сорок первого года линия советско-германского фронта, упершаяся в Балтийское и Черное моря, все сильнее выгибалась на восток. Жаркие бои кипели под Ленинградом и Москвой. На юге, используя степные просторы, фашисты рвались к Ростову. Особенно чувствительные удары их танковые соединения нанесли здесь 16 ноября. 17 и 18 ноября натиск усилился.
Командарм 56 армии генерал-лейтенант Федор Ремезов позднее вспоминал:
" Бойцы и командиры показывали изумительные примеры стойкости и отваги. Не было случая, чтобы какая-то часть самовольно оставила свои позиции. Многие подразделения дрались до последнего. И среди них -артиллерийская батарея 606 стрелкового полка 317 стрелковой дивизии".
Этой батарей командовал молодой офицер лейтенант Сергей Оганов. Комиссаром у него был младший политрук Сергей Вавилов. Они удивительно дополняли друг друга: сдержанный, рассудительный комбат и житейски мудрый, неунывающий комиссар.
На вооружении батареи находились полковые пушки старого образца с укороченной дальностью прямого выстрела, что в огневом противоборстве давало преимущество экипажам фашистских танков. Они могли с большего расстояния обстреливать позиции артиллеристов, оставаясь при этом неуязвимыми. Поэтому, организуя оборону у кургана Бербер-оба, Оганов приказал подчиненным не стрелять до тех пор, пока танки не подойдут на расстояние 300 метров, когда резко возрастала эффективность артиллерийского огня и можно было потягаться на равных.
17 ноября час испытания настал. Сначала позиции наших войск осыпала бомбами немецкая авиация. А вскоре, когда стихли разрывы бомб, из лощины в направлении батареи выползло до 40 фашистских танков. Расползаясь по полю, они стали сближаться с пехотинцами, занимавшими оборону в двухстах метрах от орудий. Когда расстояние предельно сократилось, комбат приказал открыть огонь…
Два дня стояла насмерть на подступах к Ростову артиллерийская батарея лейтенанта Оганова. К исходу вторых суток в ней осталось одно орудие, из которого бил по врагу раненый осколком в голову младший политрук Сергей Вавилов. Пушку он наводил через ствол, так как прицел был снесен разрывом вражеского снаряда. А когда кончились боеприпасы, Вавилов бросился под фашистский танк со связкой гранат…
Около 30 немецких танков нашли свой конец у кургана Бербер-оба. Сам курган - невысокий холм средь широких полей - стал поистине высотой мужества и славы советских солдат. Их и похоронили-то как стихли бои, в этом кургане. 15 артиллеристов во главе с их командиром и комиссаром.
ВТОРЫМ БЫЛО СЛОВО
Об обстоятельствах давнего боя стало известно от немногих уцелевших очевидцев, особое место среди которых занимает жительница села Большие Салы Сирануш Карапетовна Бостанджиян. Пожалуй, она единственная, кто мог после войны обстоятельно рассказать о происходивших на позициях артиллеристов событиях. Сирануш готовила батарейцам Оганова еду. Со всеми общалась. Многих помнила по именам. Удивительно, но на 30-летие Победы эту простую армянскую женщину лично поздравил Леонид Ильич Брежнев, бывший в то время Генеральным секретарем ЦК КПСС. Так подвиг артиллеристов под Ростовом-на-Дону озарил и ее.
Но слова, даже самые образные, не могут точно передать внешний вид солдат, если нет у них каких-либо особых примет. Вот и за словами Сирануш о Вавилове встает образ веселого, уверенного в себе человека. Однако каждый, кто их слышал, представлял героя по-своему. Кто с орлиным носом, кто с широкоскулым по-восточному лицом. И никого не смущало, что все это не слишком вязалось к обычному русскому парню, родившемуся и выросшему в средней полосе России.
О подвиге артиллеристов у Бербер-оба рассказали газеты. Их прочитали и в далеком казахском Актюбинске, где тоже жил Вавилов Сергей Васильевич, полный тезка комиссару батареи, сложившему голову на подступах к Ростову-на-Дону. Летом сорок первого он добровольцем ушел на фронт. И больше о нем ни родители, ни Актюбинский обком партии, в котором Вавилов до этого работал, ничего не знали.
Прочитав материал, актюбинцы решили, что рассказывается про их земляка, а значит память о нем надо увековечить. О том, как это умеют делать обкомовские работники, люди старшего поколения знают хорошо.
Возможно, именно в тот момент фотографический образ одного фронтовика заслонил словесный образ другого. Причем действовали актюбинцы исключительно из благих побуждений.
Потом о Вавилове писали много. И в газетах, и в книгах. А уже после войны Леонид Ильич Брежнев, состоявший с 1954 по 1956 год на партийной работе в Казахстане, встретился с писателями Михаилом Котовым и Владимиром Лясковским и порекомендовал им написать о батарее Оганова литературное произведение. Повесть такая появилась в роман-газете в 1978 году и называлась - "Курган".
ДОЧЬ ГЕРОЯ
У погибшего под Ростовом Вавилова в Пятигорске остались дочь и жена. Долгое время они ничего не знали об отце и муже. Потом получили похоронку. И все - на этом связь с военным ведомством оборвалась.
Конечно, семье погибшего хотелось узнать подробности о последних днях и минутах его жизни. Но куда бы ни обращались - никаких сведений получить не могли.
Читали ли они то, что писалось в газетах о Вавилове Сергее Васильевиче? Разумеется, читали. Но многие публикации сопровождались фотографией молодого красноармейца в буденовке, которого они совершенно не знали.
И все-таки Альбине Сергеевне - дочери младшего политрука Вавилова - удалось докопаться до истины. Вот что рассказывает бывший директор Большесальской средней школы №8 Карапет Егияевич Нор-Аревян:
- Альбина впервые приехала в наше село в День Победы в 1973 году. И сразу пришла в школу. Не знаю почему, но решила обратиться именно к нам. Несколько дней гостила у меня. Мы много разговаривали о войне.
К тому времени на руках у Альбины уже были ответы из Центрального архива Министерства обороны, дающие право утверждать, что похороненный в Больших Салах Вавилов - ее отец.
Привезла она и его фотографию. На ней хорошо просматриваются четыре треугольника в петлицах. А Вавилов в буденовке - обыкновенный красноармеец…
И все же 1973 год не стал для Альбины Сергеевны годом восстановления исторической справедливости. Ей по-прежнему отказывались выдать за отца грамоту о присвоении Вавилову Сергею Васильевичу звания Героя Советского Союза и соответствующие награды. Видимо потому, что ранее все это уже было выдано родителям Вавилова из Актюбинска.
РОКОВАЯ СЛУЧАЙНОСТЬ
Роковая случайность в жизни младшего политрука Вавилова - наличие его полного тезки из Актюбинска. Они не связаны между собой родственными узами. Их жизненные и фронтовые пути никогда не пересекались. И все-таки гравитационные поля обоих работали на притяжение.
Первый Вавилов воевал на юге России, второй - где-то под Москвой. И оба погибли. Причем, допускаем, что Вавилов из Актюбинска дрался не менее геройски, чем отец Альбины Сергеевны. Но все же его не было у кургана Бербер-оба, и подвиг, описанный в газетах и книгах, был совершен другим.
Есть и еще несколько моментов, на которые хотелось бы обратить внимание. Поражает расхождение в данных о месте рождения младшего политрука Вавилова. По одному документу оно находится в Ульском районе Красноярского края, по другому - в Усинском. А в реальности - в Угличском районе Ярославской области… Словно бы и здесь незримо сошлись два Вавилова - и все спуталось, смешалось. Даже странно, что проявилось это в наградном листе. Чья здесь ошибка: писаря? командира? Или все дело в том, что оформлялся наградной лист уже в 1942 году?
К счастью, в мирные годы отыскался еще один свидетель, подтверждающий правоту Альбины Сергеевны. Это военный фотокорреспондент "Комсомольской правды" на Южном фронте Виктор Темин. Так получилось, что незадолго до памятного боя он был в батарее Оганова и фотографировал артиллеристов. В том числе и ее отца…
КТО МЕШАЛ ПРАВДЕ
15 марта 1979 года Альбина Вавилова все-таки получила грамоту Президиума Верховного Совета СССР о присвоении ее отцу звания Героя Советского Союза. Однако и после этого общая ситуация изменилась мало. Разве что на могилу отважных батарейцев перестали приезжать сын и дочь Вавилова из Актюбинска. И все. В различных же документальных книгах по-прежнему печатают фотографию не ее отца, а красноармейца в буденовке. По-прежнему ей отказывают во вручении полагающихся к грамоте наград.
Об этом рассказал Карапет Егияевич Нор-Аревян, не прерывающий с Альбиной Сергеевной дружеских связей. И подчеркнул, что многочисленные ее попытки добиться справедливости не принесли результата.
- Вы поменьше выступайте, - посоветовали в начале восьмидесятых дочери героя знающие люди. - В том, чтобы слава осталась за Вавиловым из Актюбинского обкома партии, заинтересован лично Леонид Ильич Брежнев…
Совсем недавно я побывал в селе Большие Салы. Постоял в молчании на могиле артиллеристов, посетил школьный музей. В нем есть немало интересных экспонатов, но поразило то, что даже здесь рядом с фотографией лейтенанта Оганова лежит снимок человека в островерхой буденовке…
ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ
Вот, собственно, и все об исторической ошибке. Ныне она вроде бы исправлена, хотя и не ушла из сознания людей. Фотографический образ Вавилова, утвержденный за многие годы, не так-то просто изменить. Даже в кратком биографическом словаре "Герои Советского Союза", изданном под эгидой Главного управления кадров, Института военной истории и Центрального архива Министерства обороны СССР в 1987 году, помещена фотография Вавилова из Актюбинска. А уж кому, как не им, отвечавшим на запросы дочери героя, необходимо было проследить за восстановлением исторической справедливости.
Но как бы не разделяла судьба комбата и комиссара отважной батареи, память об их подвиге живет. В сознании людей, в памятниках и книгах… И еще - в улицах. В Ростове-на-Дону улицы с именами Вавилова и Оганова параллельны. Так и тянутся, поглядывая друг на друга окнами многоэтажек, переговариваясь сиренами машин и шорохом листвы. А в начале улицы Оганова - скульптурный памятник героям-артиллеристам. Батарея по-прежнему ведет бой…
2001 год

История восьмая: А К Т Е Р

Я жил в Тбилиси долго. А в Тбилиси, известно, народ веселый. За столом потостовать любит, песни попеть.
Много в Тбилиси певцов и актеров. Прямо, не город, а сплошной театр. Но уж если начинают играть пьесу какую, то натурально. Можно сказать, что и не играют вовсе - живут. И это хорошо, когда на сцене - комедия. Смех тогда вокруг, радость. А если не комедия? Если жанр другой?
Я долго жил в Тбилиси. И застал не только веселые времена…
Имя этого актера и певца называть не буду. Известное, скажем так, имя. Он высок и строен. Когда улыбается - в улыбке его тонешь, как в океане. Когда грустит - грустишь вместе с ним, будто он брат твой или друг. Если актер поет - останавливаешься на бегу, чтобы послушать. И не соловей, а за душу берет! И не вино, а кровь горячит!
Хороший, в общем, актер. От Бога. На улице его узнают, автографы просят. В театре рукоплещут стоя. Но к хорошему, понятно, быстро привыкаешь. Удивительно быстро…
Актер жил в Тбилиси, но с гастролями объездил многие города и веси. Он имел все, что доступно было в Советском Союзе советскому же гражданину. И еще - звания, премии, награды. И еще - обаяние имени, дающее пропуск во многие кабинеты и закрытые учреждения.
Когда на огромной карте Советского Союза образовались первые трещины, актер, на удивление, не бросился их заделывать. Нет, он обрадовался этим трещинам, как радуется ребенок рождению ледохода. И если трещины вдруг сходились, готовые зарасти, актер с упорством взбивающей сметану лягушки начинал совать в них клинья. И улыбался своей обворожительной улыбкой. И даже пел, когда клин входил особенно удачно. А люди, наблюдая за ним, не могли понять, что происходит. До них, еще не прервавших смех, не доходило, что актер решил сменить свое амплуа. Он пока не говорил им об этом.
Трещины не заросли, и большого государства не стало. Актер думал, что Тбилиси - это сердце умершего, а оказалось - только рука. Он думал, что обаяние его имени прольется на Родине золотым дождем, а пролилось хамством, холодом, неустроенностью. Ставился новый спектакль, и в нем вчерашнему любимцу нашлась роль лишь в массовке.
Тбилиси посерел, похудел… И все же жизнь в нем теплилась. В кухнях домов, где возле буржуек собирались большие семьи. В метро, где спешащие по делам горожане часами не могли втиснуться в переполненные из-за паралича наземного транспорта голубые электрички. И даже в промерзающих театрах, ставящих уже не комедии, а больше - драмы. Смех ведь, как известно, хорош к месту. Где теперь это место в Грузии - никто не знал.
А что же актер? Его по-прежнему показывали по телевидению. Часто, даже чересчур часто. Но он не улыбался и не пел. Он играл роль нового национального политика. Роль патриота страны, оккупированной иноземцами. Он проклинал русских и Россию. Он говорил о величии маленькой, но гордой Грузии. Но никто на улицах и в театрах ему уже не рукоплескал. Никто не просил автограф. Он был одним из хора. И не самым выдающимся…
Я долго жил в Тбилиси, но в последние годы не узнавал город. Как не узнавал народ, у которого вдруг отобрали смех. Не узнавал и актера, сменившего амплуа. Я стал для него иноземцем, и это почему-то болью рвало грудь. Я стал для него оккупантом - и это, как выстрелом бросало в грязь… Я уехал.
Моя жизнь - песчинка в океане Вселенной. Его жизнь - жизнь звезды. На звезды не обижаются - как можно? Звездами любуются. Всегда и везде!
Недавно увидел актера в Москве. Он был в прекрасном костюме. В окружении друзей и поклонников. Он пел, рассказывал анекдоты и лучезарно улыбался. Он говорил, что он - грузин, но с русской душой. Что в Москве у него квартира. Что у него созрел один большой проект, который осуществим лишь в России…
Ему хлопали и просили автограф. Его слова - не вино, но они горячили кровь. Его вновь часто показывали по телевидению.
Талант! Гениальный актер!
Актер, в очередной раз сменивший амплуа…

История девятая: СЫН ГОРЦА

Человек рождается, растет, познает мир… Естественный процесс, растянутый на несколько десятилетий. Но как привыкли мы к завтракам, обедам и ужинам, уходу на работу и возвращению, не можем обойтись и без осмысления своего положения в обществе. Нам любопытно, чего достигли и что ждет впереди. Сравниваем себя с другими, мысленно примеривая "чужое платье". Не повезло? Надо надеяться: повезет в будущем. Главное - не отступать. Упорство и еще раз упорство…
Генералу Надибаидзе, говорят, везет необыкновенно. Единственный автомобилист в Вооруженных Силах России, дослужившийся до заместителя командующего группой войск по вооружению. Кого-то это восхищает, кому-то кажется противоестественным. Ну, разве справится автомобилист со столь специфичным хозяйством? Четыре службы входят в управление вооружения, и лишь одна - автомобильная. А что понимает Надибаидзе в ремонте артиллерийских систем, в обслуживании бронетехники?
Да, такое говорят. Сам слышал беседу двух офицеров, когда решался вопрос о назначении. Потом мнения изменились.
Заглянул как-то в управление вооружения узнать: вернулся ли генерал-лейтенант Надибаидзе из отпуска. Молодой майор, кому задал вопрос, вздохнул: "Сами Вардико Михайловича ждем не дождемся. Без него даже простой вопрос превращается в проблему. А если еще затрагиваются интересы национальной армии Грузии, то…" - тут офицер глубоко вздохнул и покачал головой, мол, в подобную ситуацию лучше не попадать. Но если все же не повезло - без помощи генерала Надибаидзе не обойтись.
…Ему через год пятьдесят пять. Мужчины в бывшем Советском Союзе по статистике доживали до 65 лет. Выходит, старик? Язык не поворачивается назвать так Вардико Михайловича, взглянув на его плотную спортивную фигуру. Спорт для Надибаидзе и сегодня такая же необходимость, как пять, десять, тридцать лет назад. Встает обычно без пятнадцати шесть и на физзарядку. Пробегает не меньше трех километров. А комплекс гимнастических упражнений из арсенала курсантов военных училищ, может быть, чуть-чуть посложнее.
Вардико Михайлович не чувствует возраста. И будь в армии вместо возрастного ценза спортивный, многие майоры, подполковники могли бы с ней расстаться, а вот Надибаидзе - нет.
- В пятьдесят пять генералы обычно "уходят" в запас, - фразу Надибаидзе произносит с грустью. - Пора и мне думать о будущем. Но мысли, в основном, о проблемах управления вооружения. Столько задумок. Успею ли все осуществить?
Вообще-то грустит Вардико Михайлович редко. Всегда улыбчив, весел. Словно достиг всего, что нужно человеку для счастья, и теперь живет этим, поддерживая оптимизмом других. Но нет, как оказалось, в глубине души и у "везунчика" Надибаидзе тлеет неудовлетворенность. И у него планы выполнены лишь отчасти.
Став заместителем командующего Группой российских войск в Закавказье по вооружению, первым делом позаботился Надибаидзе о проведении в соединениях и частях комплексных ревизий. Особенно, в подлежащих расформированию. Перестраховка? Обычная процедура приема должности? В какой-то степени и то, и другое. Но главная цель - реальная картина состояния техники и вооружения. Надо всегда знать, что имеешь. Но больше - чего у тебя уже нет.
В одном из батальонов связи не оказалось почти нового уазика. Продал командир, пользуясь бесконтрольностью и служебным положением. Узнав же, что материалы передаются в прокуратуру, тут же машину нашел, вернул в часть.
К сожалению, случай не единственный, когда техника и имущество продавались. Но после ревизии Вардико Михайлович точно знал: с кем разговаривать самому, а с кем - прокурору.
Особая головная боль заместителя командующего ГРВЗ по вооружению - недоукомплектованность технических служб квалифицированными специалистами. Количество боевых машин в частях штату соответствует, а вот обслуживать их, увы, некому. Меры, конечно, принимались, да только ржавеющей технике этого не объяснишь. Ей ведь постоянный уход нужен, ежедневный.
- Выход у нас один, - сказал подчиненным генерал-лейтенант Надибаидзе, - обучать людей смежным специальностям, создавать в частях комплексные бригады по техническому обслуживанию.
Сказано - сделано. Подводя итоги за минувший год, Вардико Михайлович уже благодарил офицеров управления за оперативность в организации комплексных бригад. Именно они спасли технику и вооружение от безвременного "вымирания".
Две картинки - два направления работы Надибаидзе. Конечно, их много больше. Но как подводная часть айсберга скрыта от глаз мореплавателя, так и проблемы должностного лица такого ранга не выставляются напоказ.
Однажды, общаясь с Вардико Михайловичем, заметил, что его искрящийся светом оптимизм омрачен тенью. Надибаидзе был задумчив, на вопросы отвечал односложно.
Какой-то невидимый ветер выводил его из душевного равновесия и заставлял ежиться, закрывать створки души.
О причинах необычной печали узнал вскоре, во время торжественного пуска котельной на военном авторемонтном заводе в Батуми. Только там понял: Надибаидзе сожалел о сорвавшихся планах реконструкции этого старейшего предприятия. Авторемонтному заводу она нужна как воздух. Масштабная, с привнесением в производство современных технологий. Большинство-то цехов введены в строй в 1941 году. Причем, оборудование размещено в старых конюшнях. Даже сооружение в 1987 году механического участка, а затем, через три года, и главного производственного корпуса не дали того экономического эффекта, на который Надибаидзе рассчитывал.
- Конюшни ломать надо, - говорит Вардико Михайлович, - и строить современные удобные цеха.
Собственно, генеральным планом реконструкции, в разработке которого Надибаидзе принимал деятельное участие, строительство цехов предполагалось. Но распался Советский Союз, а суверенная Россия финансировать реконструкцию объектов в Грузии не захотела.
- Жаль, - вздыхает Надибаидзе, - хорошее дело застопорилось. Даже обидно…Хотя, конечно, понимаю: у России и Грузии теперь свои интересы.
Строительство котельной - тоже инициатива Вардико Михайловича. Еще будучи начальником автослужбы Закавказского военного округа задумал ее построить. В конце 93-го задумку осуществил.
В былые времена пуск новой котельной - событие рядовое, обыденное. А тут председатель Верховного Совета Аджарии Аслан Абашидзе приехал, командующий Группой российских войск в Закавказье генерал-полковник Федор Реут. И малозначимое экономическое событие неожиданно стало политическим.
Впрочем, предпосылки к этому все-таки были. Построена-то котельная на грузинской земле, где больше привыкли к остановке объектов, чем к их пуску. К тому же при активном участии аджарской стороны. Своего рода - совместное предприятие. И начала его работы ждали не только рабочие завода, но и близлежащие кварталы замерзающего Батуми.
Вардико Михайлович - человек увлеченный, напористый. Близкие называют его "фанатиком службы". Работает практически без выходных. Два года не брал отпуск. В конце 93-го жена не выдержала: "Сколько же можно без отдыха?!" Настояла, чтобы поехали в санаторий. Пришлось уступить.
Спокойную, застывшую словно студень санаторную жизнь Надибаидзе еле вытерпел. Вышел на службу - облегченно вздохнул: наконец-то, в привычной атмосфере. И вновь как раньше - в 8 утра уже на службе, домой вечером, около девяти.
Такой распорядок не каждому под силу. И надо отдать должное Вардико Михайловичу - подчиненным его не навязывал. Понимал, что не всем дано гореть на службе, получая от этого удовольствие. К тому же многие офицеры жили далеко от штаба. Как не учесть, что дорога домой в Тбилиси с некоторых пор напоминает хождение Афанасия Никитина за три моря: не менее опасна и трудна. Зато сам Надибаидзе с давних пор любил тихое вечернее время, когда можно было спокойно посидеть в кабинете, итоги дня подвести, составить "программку" на завтра.
Несколько раз приходил к Вардико Михайловичу как раз в такие часы. Тогда-то и про жизнь с ним разговорились. Само собой получилось. Откровенность, вспыхнув свечой, все озарила неярким, уютным светом.
Вспоминал Надибаидзе, смеясь, особенно про "везение". Слушать было приятно и весело. И как-то не замечалось ни седины в его волосах, ни морщин под удивительно живыми, умными глазами…
- Жилось нам тяжело. Мать - рабочая, отец - парикмахер. В семье кроме меня еще
двое детей. Потому-то после 7 классов в вечернюю школу пошел. Днем на заводе вагоноремонтном вкалывал шиховщиком-завальщиком, вечером - "в люди выходил".
Было это во Владикавказе. Там в трудные времена отец с матерью встретились и после недолгого знакомства поженились.
Вообще-то отец мой хотя и добрый был, но горячий. За проступки наказывал сурово. Одно слово - горец. Лед и пламень соседствовали в нем. Но где-то глубоко за внешней суровостью парила душа артиста. Никто не удивился, когда отец вдруг организовал ансамбль песни и пляски. Кто же еще, как не Михаил?! Никто не взялся учить его искусству национального танца. Отец это делал лучше других.
25 лет руководил ансамблем. Последние гастроли в Москве прошли, на сцене Большого театра, в 1956 году. Отец, помню, исполнял тогда танец с кинжалами. 18 штук! До сих пор не пойму, что за чудо помогало ему с таким количеством кинжалов управляться, - Вардико Михайлович приподнимает, словно в удивлении, брови. - Я тут с четырьмя попробовал - чуть было не опозорился (смеется). А вообще потанцевать и я люблю…
Вечерняя школа оказалась не лучшим местом для получения знаний. К ученикам там относились с долей снисходительности, оценки завышали. И если собирался кто куда поступать - рассчитывать нужно было только на самообразование.
Надибаидзе тянуло к технике. С завистью смотрел на курсантов Орджоникидзевского автомобильного училища: "Вот бы и мне туда…" Но после вечерки шансы на поступление были минимальными.
- И махнул я тогда в училище лаборантом, - Вардико Михайлович улыбается. - Повезло! Взяли. Почти год учебники за среднюю школу зубрил, ну, а попутно знакомился с преподавателями, офицерами. Не лишне, знаете ли, чтобы уверенность на экзаменах обрести…
Экзамены сдал успешно. С этого, собственно, и началась завидная для офицера-автомобилиста карьера. Он стремительно брал высоты, которые не поддавались другим. Будь то в Киевском военном округе, где его автотранспортная рота выиграла конкурс на лучшее ротное хозяйство, или в ГСВГ, где, наверное, впервые в истории группы войск сразу три офицера из одного подразделения добились права поступать в академию тыла и транспорта…
- Да, с академией красиво получилось, - смеется Надибаидзе. - Моя рота два года подряд становилась отличной. И комбат в порыве благодарности на совещании офицеров батальона объявил: "Для лучшей роты - все!"
Ну, объявить - объявил, да и забыл, наверное. Я в отпуск уехал. Приезжаю - вызывает к себе. "Надибаидзе, - говорит, - пришла разнарядка в академию, не знаю что и делать".
Я еще не понимаю, к чему клонит, молчу.
- Тут, - говорит, - кроме тебя и лейтенант Лончин из твоей роты рапорт подал. Решай, кому ехать.
Что сказать? Коль так ставится вопрос, я, как командир, должен уступить.
- Понял, товарищ подполковник, - отвечаю, - свой рапорт забираю.
Он смутился:
- Нет, ты больше кого-либо заслужил эту учебу.
- Но я ведь не могу отказать подчиненному, - возражаю комбату. - Отказать, а самому поехать…
В общем, убедил его пойти к командиру дивизии и добиваться двух мест на учебу.
Сказано - сделано. Строит через неделю комбат батальон, объявляет:
- Я говорил, что сделаю для лучшей роты все? Так вот, из роты Надибаидзе сразу три офицера зачислены кандидатами в академию…
Вот так выполнил комбат обещание. Больше такого, наверное, уже не было.
Когда в Вюнсдорфе сдавали вступительные экзамены, председатель мандатной комиссии вызвал нас к себе. "Вы, - говорит, - либо отъявленные бездельники и от вас хотят избавиться, либо рота ваша - что-то необыкновенное…"
Чуть было не пострадали из-за своей исключительности. Каково было бы к нам отношение экзаменаторов, утвердись они во мнении, что мы - бездельники!
- Товарищ генерал, - говорю, - чтобы не было к нам предвзятого отношения, сделайте запрос в дивизию.
Он с предложением согласился.
В общем, поступили мы с Володей Лончиным в академию. А третий наш товарищ - лейтенант Петр Хоменко - на следующий год. Но выпускались, что удивительно, одновременно. В те времена на каждом факультете свой срок обучения был…
Казалось, сама судьба несла Надибаидзе по жизни. Захотел в училище поступить - поступил. Захотел в академию - пожалуйста… Командиром роты стал через семь месяцев после выпуска. Да и дальнейшие ступеньки служебной лестницы словно не проходил, а пролетал на специальном лифте. Но если ограничиться простым перечислением должностей, теряется главное - напряженный труд. Его в жизни Вардико Михайловича всегда было с избытком.
В 1982 году назначили Надибаидзе начальником автослужбы Закавказского военного округа. Первого из всего академического выпуска. Начальник факультета генерал-майор Головко даже поздравление по этому поводу прислал. Молодец, мол, гордимся таким выпускником. Приятно читать и слышать подобные отзывы.
В те годы и стали некоторые сослуживцы называть Надибаидзе "везунчиком". Но не было случая, чтобы кто-то из начальников или подчиненных усомнился в его профессионализме. И все-таки в конце восьмидесятых почувствовал Вардико Михайлович неожиданное торможение. Оно искрило и дымило с той стороны, на которую меньше всего обращал внимание. Говорю о национальности. Сам-то Надибаидзе и сейчас ей большого значения не придает. Привык оценивать людей по деловым качествам. Но вот в кадрах, когда представили его к должности начальника автослужбы ЗакВО, выразили недоумение. Зачем, мол, вам этот грузин? Мы вам хоть завтра толкового русского офицера пришлем… Для Вардико Михайловича это было нокаутирующим ударом. Спасибо тогдашнему командующему войсками округа генерал-полковнику Кочетову, в обиду его не дал.
- Этого грузина я на четверых русских не променяю, - ответил он московским кадровикам.
Воле командующего противиться не стали.
Один к одному ситуация повторилась при назначении Надибаидзе начальником управления вооружения ГРВЗ. На защиту встал уже генерал-полковник Федор Реут.
- Ну, какая разница какой национальности человек? - горячится, рассказывая, Вардико Михайлович, - не национальность, а профессионалы дело вперед двигают. Считаете, более достойный есть - устройте испытание. Проиграю - слова не скажу. А так… Разве это справедливо?
Справедливость, порядочность, ответственность - для Надибаидзе наиболее ценные в людях качества. Однажды чуть было не настоял на досрочном увольнении в запас своего заместителя Петра Владимировича Дяченко. И только лишь потому, что не выполнил Дяченко обещание, не прибыл по вызову на командно-штабное учение.
- Я же навстречу ему пошел, - рассказывает Надибаидзе, - вне графика в отпуск
отпустил. А он не только по звонку моему не прибыл, вообще на неделю с выходом опоздал…
Впрочем, о поспешном решении с увольнением Дяченко Вардико Михайлович пожалел не раз. Все-таки ценил его как профессионала. И когда Петр Владимирович принес свои извинения, оттаял, представление на увольнение из отдела кадров отозвал.
- Я в те дни мучался, наверное, больше Дяченко, - качает задумчиво головой Надибаидзе. - А правильно ли поступил? Не характер ли мой взрывной виноват? К счастью, конфликт позади. И я уверен: Петр Владимирович больше не подведет…
Такой вот он, Надибаидзе. Целеустремленный, справедливый, строгий. Но подчиненные любят его и ценят. И в этом, может быть, главная оценка его труда. Даже более важная, чем та, которую Вардико Михайлович ставит себе ежедневно в своем кабинете. Все-таки, со стороны, как говорят, виднее.
1993 год
Послесловие
В 1994 году судьба вновь улыбнулась генерал-лейтенанту Вардико Михайловичу Надибаидзе - он стал министром обороны суверенной Грузии. Правда, через три года дующие из США ветры стали господствовать в политике строительства грузинских вооруженных сил. И воспитанный советской военной школой министр обороны Эдуарду Шеварднадзе оказался не угоден. Надибаидзе ушел в отставку. Нынешняя его судьба мне, к сожалению, не известна…

История десятая: НОВАЯ ЖИЗНЬ

Подполковник Виктор Семенович Нефуфайло закончил службу в армии в сорок пять лет. Был он еще бодр и не слишком морщинист. На плотной с брюшком фигуре проведенные на службе годы отложились ощутимым жирком, но никак не болезнями или ранами. Так что и в сорок пять Виктор Нефуфайло с оптимизмом смотрел в будущее, как капитан корабля, успешно выдержавшего девятибальный шторм.
Честно говоря, Нефуфайло даже ловил себя на нескромной мысли, что его настоящая жизнь только начинается. Ни тревог теперь, ни командировок. А пенсия на сберкнижку - ежемесячно, и времени свободного хоть отбавляй.
- В армии ведь что плохо? - говорил Нефуфайло друзьям. - Нет свободы предпринимательства. Ни ларечек завести, ни подработать. У меня вон друг - генеральный директор солидной фирмы. Каждый год с семьей то в Диснейленде, то в Греции. А ведь в одном классе учились. Я - отличник, он - троечник. Обидно.
Друзья соглашались. А как же? Греция - не Магадан, где ни пляжей, ни фруктов. В Греции, как известно, все есть.
Нефуфайло так красиво расписывал прелести пенсионной жизни, что многие из его бывших коллег, не стесняясь, сглатывали слюну. И как-то забывалось, что Виктор Семенович - пенсионер без году неделя. И тропку-то в сбербанк еще не протоптал. И свободы предпринимательства не изведал.
Язык, понятно, без костей. Треплется на ветру, как флаг. А что там, за флагом, со стороны и не видно.
У Нефуфайло было две проблемы: выдать замуж совершеннолетнюю дочь и устроить в институт заканчивающего школу сына. Обе упирались в деньги.
- На пенсию твою мы жить не сможем, - сказала Виктору Семеновичу жена. - Будь она президентская или депутатская - другое дело. А подполковничья интереса для семьи не представляет.
- Да, Клавдия, - без энтузиазма согласился Нефуфайло. - Надо искать работу.
Вообще-то он не исключал подобного продолжения своей жизни. Даже был, как говорится, к этому готов. Мысль сделать карьеру после увольнения в запас Нефуфайло нравилась. И Виктор Семенович даже представлял, как удивятся бывшие сослуживцы. "Недооценили мы Нефуфайло",- скажет начальник отдела Евдокимов, полгода назад объявивший за служебное упущение Виктору Семеновичу выговор. "Да, - согласится близкий друг Нефуфайло майор Хорошилов, - нашел себя человек. Теперь точно в Диснейленд или Грецию поедет".
"Греция, ах Греция…" - Нефуфайло потянулся и, вскочив с дивана, поспешил к шкафу одеваться. Накануне приятель подкинул ему адресок фирмы, где за неделю можно было заработать месячное жалованье подполковника. Только вот что значил совет особо не высовываться? Речь-то шла о работе грузчиком.
На фирме к пенсионеру Нефуфайло отнеслись с пониманием. Двадцатилетний парень-менеджер, повертев в руках новую трудовую книжку Виктора Семеновича, рассмеялся.
- Нам, папаша, формальности не нужны. Да и тебе, пенсионеру, на кой они ляд? Пенсия-то уже есть?
- Есть.
- Так иди и работай. Вон, - парень показал в окно, - машина к пятому боксу подошла. Вливайся в бригаду.
Вливаться так вливаться.
Полдня Виктор Семенович разгружал машины. За полдня никто не задал ему ни одного вопроса. Хотел Нефуфайло во время перекура сам людей расспросить-познакомиться, но сухой с красным родимым пятном на левой щеке бригадир отрезал:
- Взяли работать - работай, а вопросы пусть следователь задает.
Платили на фирме понедельно. Первую свою гражданскую зарплату Нефуфайло отдал жене с гордостью:
- Вот, Клавдия, обязанность свою не забываю.
- Вижу, вижу, - засмеялась жена. - Кормилец ты наш.
- А что ж, деньги солидные…
Вторую неделю все повторялось точь-в-точь, как в первую. Но когда стали разгружать картонные ящики с томатами, забродила в Викторе Семеновиче офицерская закваска. "Чего ж по одному-то носить, если ящики легкие?" - подумал он и взял два.
Когда опустил ношу на бетонный пол бокса, увидел перед собой бригадира.
- Нам тут соревнования не нужны, - сказал "меченый". - Носи как все, по одному.
Нефуфайло улыбнулся:
- Да ведь легкие ящики. И ботинки меньше стопчем.
- Да ты, браток, дурной или прикидываешься? - стал на сторону бригадира парень лет тридцати. - Мы получаем бабки за отработанные дни, а не за разгруженные машины. Просекаешь?
- Просекаю, - ответил Виктор Семенович, - но все равно буду носить по два ящика. Мне так удобно.
- Ах, по два,- усмехнулся парень, - ну тогда получи нашу благодарность.
Нефуфайло офицер был штабной, к физической грубости непривычный. И когда, сплевывая кровь с разбитых губ, выплюнул один из передних зубов, испугался. Куда попал? Кто эти люди? За что они так? "Уйду!".
Однако дочке очень хотелось замуж, а сыну учиться. И Нефуфайло остался.
Дальше месяц шел без особых осложнений. Виктор Семенович понял смысл совета приятеля и старался быть как все.
Аккурат за два дня до окончания месяца поставили Нефуфайло дежурить по пропускному пункту. Процесс простой. Подошла к воротам машина - проверь пропуск, сличи со списком в дежурке. Все в порядке? Отворяй.
Армейская привычка следовать предписаниям позволила Виктору Семеновичу соблюсти процедуру от "а" до "я". И тем неожиданнее оказался вопрос подбежавшего к воротам менеджера:
- Кто вон ту голубую "газель" с тентом пропустил?
- Я, - ответил Нефуфайло. - Все документы в порядке.
- Что? - нехорошо усмехнулся парень. - А тебя, мать твою, не проинструктировали утром ее не пропускать?
"Не проинструктировали", - хотел ответить Виктор Семенович, но не успел. Страшный удар в зубы бросил его на ворота. Когда очнулся, менеджера уже не было, как не было у Нефуфайло и второго зуба…
Через неделю Виктор Семенович зашел в кафе пропустить кружечку пива и неожиданно увидел друзей. Они отмечали день рождения майора Хорошилова.
- Ой, извини, Олег, - прошепелявил Нефуфайло.- Я закрутился совсем.
- Работаешь? - улыбнулся Хорошилов. - Значит, скоро в Грецию?
- Работал, - невесело покачал головой Виктор Семенович. - Теперь лечусь…

История одиннадцатая: ИНЖЕНЕР СЕРДЦЕВ

В тот день артиллеристы Группы российских войск в Закавказье отмечали профессиональный праздник. Вошел в зрительный зал перед началом концерта. Начальник инженерных войск полковник Сердцев почти следом. Обратил внимание, как заулыбались ему сослуживцы. Обступили. Разговор возник. Николай Иванович и слушатель хороший. И рассказчик, каких поискать. Убедился, встретившись с Сердцевым через неделю. Тогда и решил написать.
Типичная судьба, почти хрестоматийная. Без рывков в сторону, без долгих исканий места в жизни. Словно бы при рождении шепнули родителям небеса: "Добейтесь, чтобы стал Николай инженером". Добились.
"А я и не жалею, - полковник Сердцев о родителях отзывается по-патриархальному уважительно. - спасибо им. Кого-то в пятидесятые годы воспитала улица, а меня отец с матерью".
Отец был кузнецом на Челябинском кузнечно-прессовом. Образования 3 класса, а за советом инженеры обращались. Николай сам видел, зачастив после восьмилетки с отцом через одну проходную.
Иван Андреевич горд был безмерно. Инженеров чтил, и надо же - советуются. В разговоре любимая тема - про них. Этот - молодой, да ранний. Тот засиделся в мастерах, не повезло. Ну, а третьему позавидовать можно, не по уму карьеру делает…
Вот и вырос Николай с одной мыслью: стать инженером. Но пошел после школы рабочей молодежи почему-то в вуз военный. Поворота такого и сегодня объяснить не может.
Впрочем, не суть это важно - какой вуз. Важно, что стал инженером. И вот уже 23 года ни шагу в сторону, "даже фуражки черной не менял".
Нет, конечно, увлечений в юности было много. В хоккей играл в заводской команде защитником. В оркестре - на кларнете и саксофоне. Прочили даже карьеру музыканта в какой-нибудь джаз-"банде". Не захотел. Чувствовал свое место.
- Ну, хотя бы раз, Николай Иванович, признайтесь, было желание бросить все и заняться чем-нибудь другим? - спрашиваю с сомнением.
- Не было.
Сердцев искренен. Почему-то сразу веришь в это, словно бы аурой воспринимаешь, что не фальшивит.
Судьба была благосклонна к Николаю Ивановичу. Подолгу в должностях не засиживался. В девяносто втором академию Генерального штаба окончил. И поехал, единственный из инженеров, на генеральскую должность в ЗакВО. "Поехать-то поехал, - смеется Сердцев, - да до сих пор единственный, кто генеральское звание не получил. Категорию должностную при реорганизации округа сократили". Не повезло? Так ведь не всегда же должно везти…
Написал и захотелось о везении вычеркнуть. Не из тех Николай Иванович, чей путь в верхах прочерчен, кто на должность приходит отметиться, и ищут за ним "рабочую лошадь" грязь скопившуюся убрать. Генералы, маршалы в родственниках не значатся. И женат на простой челябинской девчонке, "милее которой в жизни не встречал".
Обманывали Сердцева не раз (вот уж везение!), "вся спина истыкана". И под пулями ходить случалось. Сначала два года в Афганистане. Теперь в Закавказье. В Афганистане как воевал, правда, не знаю, хотя орден и пара медалей кое о чем говорят, а вот служба Николая Ивановича в ГРВЗ идет, можно сказать, перед глазами. Особенно с февраля, когда решительная позиция Сердцева предотвратила вооруженный инцидент в Мцхета…
Вода в Куре зимой мутная, тяжелая от песка. Посмотришь с высоты птичьего полета - Кура как коричневая лента. Извивается, играет оттенками. И чем ближе к весне - оттенков больше: от желто-лимонных до черно-бурых.
Там, где сиамским близнецом сливается Кура с Арагви, притулился российский военный городок. Именно здесь в феврале 93-го могла разыграться кровавая драма. К счастью, сорвалась…
Политика - цепь честолюбивых помыслов и интриг. Непосвященный не разберется, что к чему. А посвященных - многозначительных молчунов - единицы. Но как жестоки они бывают порой по отношению к собственному народу!
В конце февраля в Батуми прибыл министр обороны России Павел Грачев. Визит представили как инспекцию войск. Официальному Тбилиси, похоже. Это не понравилось. И вот…
28 февраля перед КПП российского инженерно-саперного батальона в Мцхета остановились два "Икаруса" с вооруженными людьми. Полковники Элгуджа Циклаури и Геннадий Кимеридзе потребовали сдать городок грузинской десантно-штурмовой бригаде. Основание: устный приказ тогдашнего министра обороны Грузии генерала Китовани. Понятно, что Китовани российские военные подчиниться не могли.
События развивались как в политическом детективе. Во всяком случае, в присутствии интриги, и именно политической, никто не сомневался. Кому-то нужен был вооруженный инцидент. А чтоб не обвинили в вероломстве, Циклаури и Кимеридзе прихватили кадетов, якобы на экскурсию.
На ночь кадетов пустили в казарму: мальчишки все-таки. А утром, когда на добро другие ответили бы добром, кадеты отказались уходить. "Будете выгонять, - сказали, - начнем обороняться". У каждого из пятнадцати висел на плече автомат.
Российский солдат, знавший грузинский, рассказывал, что переговариваясь, кадеты говорили о каких-то неприятностях, ждавших ослушников. Прозвучало и слово
"расстрел".
- Может, это и не так, - сказал мне потом полковник Сердцев, - но вели они себя вызывающе. Я и сейчас не сомневаюсь: чуть что, открыли бы огонь. А рядом с частью - два "Икаруса" с автоматчиками. Пошли бы на штурм.
Россияне понемногу избавляются от психологии советского солдата. Но уж больно въелась. Не могут смотреть на грузинского вояку в камуфляже как на врага. Вот и я, слушая Сердцева в феврале, не верил в воинственность грузинских офицеров. Вчера ведь стояли в одном строю, делили краюху хлеба… В декабре поверил. Убедили 11 убитых и 18 раненых в Грузии россиян. И в основном парнями в военной форме.
Кто убивал - бойцы или бандиты - не знаю. Не пойман пока никто. В Мцхета же принадлежности своей к грузинской армии приехавшие не скрывали. Впрочем, и намерений тоже. А городок хорошо укреплен, опоясан сетью минных полей и долговременных огневых точек. Такой даже бригаде грузинской с ходу не взять, не то что сотне каких-то автоматчиков.
- 14 часов я вел переговоры, - вспоминает полковник Сердцев. - Но странное дело: за все время так и не смог связаться по телефону с господином Китовани, отдавшим нелепый приказ, если, конечно, приказ действительно был. Пытался поговорить с господином Шеварднадзе. Отвечают - то в "отъезде", то "занят". И лишь когда предупредил, что отдаю приказ на открытие огня, порученец Шеварднадзе попросил не стрелять, подождать минуту… И словно сработала какая-то пружина. Доселе непреклонные кадеты вдруг согласились покинуть городок. Уехали с ними и автоматчики в "Икарусах". До крови не дошло, но жизнь десятков парней висела на волоске.
Да, горячее нынче положение у россиян в Закавказье. В Армении, правда, чуть полегче, чем в Грузии. Там не сняты пока моральные тормоза. А здесь уже и днем преступники осмелели. Кто виноват? Наверное, те, кто разрешил стрелять и грабить, прикрыв все благородной целью, позволил занимать квартиры российских военных и военные городки… Что будет в Грузии дальше - судить не берусь. Уж очень трудно спрогнозировать ее будущее. И, наверное, не только мне.
Квартиру начальника инженерных войск ГРВЗ полковника Сердцева заняли в апреле. Был он в Москве, "утрясал проблемы". Туда сосед, полковник Владимир Дробин, и сообщил. Сердцев словно ослышался.
- Как заняли?
Нормальный человек не сразу врубается в такую ситуацию. Его ведь с детства учили: чужое - не тронь! А тут - квартира… Что же делать?.
Прокачал ситуацию. Сердцеву это свойственно: взвесить, по полочкам разложить. Так и задачи подчиненным ставит: "Мины вывозить не торопись. Аппарель маленькая, на пять вагонов. А кроме нас - артиллеристы, вещевики грузиться будут. Ты схему нарисуй, рассчитай время"… Это я слышал, как разговаривал Николай Иванович по телефону. Дотошен, скрупулезен.
- Так как же вы решили проблему с квартирой? - спрашиваю.
- Как решил? - Сердцев откинулся на спинку стула. Мы разговариваем в его служебном кабинете, где преобладают желто-зеленые тона. Желтый длинный стол, желтые шторы, зеленые цветы. Николай Иванович к цветам относится с благоговением.
- Еще в Москве позвонил в грузинское посольство. Господин Адвадзе любезно согласился принять.
Сердцев улыбается.
- Да, я тогда ему много чего наговорил. Но Адвадзе в положение вошел, с министром иностранных дел Грузии переговорил. До Шеварднадзе чуть было не дозвонился.
Смеется. Слегка вытянутое гладковыбритое лицо розовеет. В серых глазах замечаю зеленые огоньки.
- Я тогда сказал Адвадзе, что готов разменять свою квартиру в Тбилиси на квартиру Шеварднадзе в Москве. Или хотя бы на его дачу. Меня бы это устроило.
- И какова реакция?
Вытаскивает из ящика стола стопку счетов за междугородные переговоры.
- Вот. После этого посещения раз пятьдесят Адвадзе звонил. Сижу без жилья.
Стучался Николай Иванович и в двери других кабинетов уже в Тбилиси. В министерство обороны Грузии ходил, к советникам Эдуарда Шеварднадзе. Сам-то глава государства во встрече вежливо отказал, написав, что такой-то чиновник Сердцева примет, в жалобе разберется. Что ж, обиды за это у Николая Ивановича нет. Обида за лукавство: до сих пор не разобрались. А сколько бумаги, чернил изведено! Нервы-то, здоровье в расчет не принимаются.
- Я ведь тоже мог, - меняет угол зрения Сердцев, - собрать в Москве друзей-"афганцев" и создать прецедент - силой вышвырнуть из понравившейся квартиры владельца-грузина. Их в Москве много. Но не выгоняют же! Не убивают за то, что грузины!
Николай Иванович уже строг и задумчив. Смена настроений, как затишье перед грозой. Но буря пробушевала в душе. Можно лишь догадываться, на чьи головы обрушивались водопады негодования, чьи кресла сжигали молнии… Сердцев вновь приветлив и радушен. И я начинаю понимать, почему любят его подчиненные, и как случилось, что за 23 календарных года офицерской службы не "заслужил" Николай Иванович ни одного худого слова в аттестациях, начиная с лейтенантской. Отходчив, принимает удар на себя, смягчая его, а то и не допуская до подчиненных. А ведь был момент, когда над его головой собрались не белые легкие облака, а свинцовые тучи. К счастью, пролились теплым дождем. В восемьдесят пятом. Еще даже не начали "перестраиваться".
В тот год недавно назначенный командиром 62-го понтонно-мостового полка подполковник Сердцев приводил свою рать в чувство. Стояли в Рыбнице на Днестре. Две трети офицеров не имели квартир. Какая уж тут служба…
Обратился за помощью в горисполком. Там руками разводят: очередь на жилье чуть меньше китайской стены. Запросил фонды на строительство в КЭУ округа - отказ. Обхватил голову руками за широким командирским столом, задумался. Перед глазами таблица с пометками о дисциплинарной практике. Пьянство среди офицеров, невыходы на службу… В графах напротив такие цифры, что и не в каждом мотострелковом полку отыщутся.
Взгляд упал в окно. А там стучала, сверкала электросваркой стройка. Молдавские строители у самого забора части возводили две румяных краснобоких девятиэтажки.
Скорее по привычке, чем намеренно, Сердцев мысленно промерил строительную площадку. Прикинул площадь под одним домом, двумя…
- Эх-ма, - шлепнул легонько себя по лбу, - да здесь и третий дом свободно встанет. Наш, военный!
Как договаривался с местными строителями о материалах, собирал полковую бригаду умельцев - вспоминает с удовольствием. Продумал и рассчитал все блестяще.
Дом вырос. Прекрасный проект, отличные квартиры. И сейчас смотрится их девятиэтажка в Днестр, радуя уютом жителей уже чужой страны. И все-таки это его дом, о Сердцеве память…
По натуре Николай Иванович созидатель. За что бы ни брался - все спорится. Но за делом не забывает и человека. Говорят, в частях. Которыми командовал, у него в солдатских туалетах висели зеркала и картины, стояли в горшочках цветы.
- Это правда? - спрашиваю.
- Правда, - кивает Сердцев. - Тут недавно в гюмринской дивизии сослуживца по Рыбнице встретил. Говорит, как я ушел, новый командир полка повелел "излишества" из туалетов убрать. Чудак… Жизнь должна быть красивой. Даже в армии.
Согласен с Николаем Ивановичем. Только откуда в армии зеркала, картины, цветы?
Сердцев смотрит с недоумением.

- Вы музыкой увлекаетесь?
- Немного рисованием.
- Ну вот, а спрашиваете, откуда картины. Зеркала шефы подарили. Цветы вырастили… Да и о главном вы забыли. Мы же -инженеры.
Слово произносит с гордостью. И как бы отрубая последующие вопросы. Чувствуешь неловкость: в чем усомнился! Чувствует ее и Николай Иванович.
- Вопрос, конечно, уместный, - прерывает молчание. - Когда вступал в должность, провел несколько ревизий. В гюмринской дивизии начальник ее инженерной службы подполковник Сергеюк склад военно-технического имущества промотал на 7 миллионов рублей. Дело уже в прокуратуре.
И не только Сергеюка. Строг Сердцев к людям, нечистым на руку. Но и отличившихся не забывает. Больше десятка за полтора года службы в ГРВЗ представил к государственным наградам. К медали "За отвагу" - подполковника Леонида Золотаря, старшего лейтенанта Игоря Андрюшина… К медали "За боевые заслуги" - капитана Дмитрия Малявко… И награды, как говорят, уже нашли героев. Сердцев проследил. "А как же! Самому бывает обидно, когда горбатишься-горбатишься, а тебя не замечают", - говорит то ли с горечью, то ли , чтобы прояснить нравственную позицию. И я соглашаюсь: заслуги должны поощряться. Постулат классической педагогики.
Разговор о заслугах, как путь сорвавшейся звезды, - яркий, но короткий. Куда больше болит сердце Сердцева (как точно порой отражает фамилия суть человека!) от забот его службы. Дел - море, а в отделе всего 6 человек. И ладно бы занимались инженерным обеспечением частей, установкой мин, разминированием… Приходится и заготовку продуктов проверять, и службу войск. Не знаю как Николаю Ивановичу, а мне вот не приходилось видеть начпрода, проверявшего наличие саперных лопаток, минировавшего. Но, видимо, инженеры в армии - специалисты широкого профиля. И потому лопается порой череп начальника войск от дум, как вшестером со всем управиться. Да еще при условии, что в подчиненных частях "бензин кружками считают".
Терпит. И даже, кажется, привык к экстремальным условиям. Но это - видимость. Сердцев раним, как всякий интеллигентный человек. И мечтает по-декабристски о доле лучшей для всех в Закавказье. Но это, правда, уже не в его власти…
1993 год
Послесловие
И все же судьба Николая Ивановича Сердцева вынесла его на достойную орбиту. Сегодня он уже генерал-полковник, начальник инженерных войск Вооруженных Сил России. По заслугам, как говорится, и честь.

История двенадцатая: ПАШКА

Летнее утро, круто замешанное на солнце, быстро переходило в день. С каждой минутой тускнели горы. И все живое, что еще копошилось, бегало и ползало по поверхности, - заторопилось в тень.
На командном пункте оперативно-тактического учения "Кавказ" командирские майки и "тельники" взмокли еще до рассвета. Ночной этап учения перетекал в дневной. И напряжение росло. Вместе с солнцем поднималось ввысь, втискиваясь в тесные кабины прошивающих небо самолетов.
- Товарищи офицеры, - голос командующего войсками округа обрел металлический оттенок. - Я вами недоволен...
Журналисты, теснившиеся метрах в двадцати от прикрытой маскосетью площадки командного пункта, переглянулись. Многие уже слышали про крутой нрав трехзвездного генерала. Замерли теперь в ожидании продолжения.
Обычно командующий не любил жестикулировать руками, находя им удобное место на округлившемся животе. Сегодня руки генерала резали воздух, как лопасти вертолета И начальник отдела боевой подготовки окружной газеты подполковник Валерий Гвоздев нервно поежился. Ему вдруг представилось, что его голова ненароком попала под свистящий рукотворный винт...
- Тьфу, черт, - сплюнул Гвоздев в горячий песок. - И чего только от недосыпа на ум ни придет.
- Валер, - потянул Гвоздева за рукав журналист из "вечерки". - А где твой Пашка Сыроежкин? Обещал вчера репортаж о летчиках сделать и тю-тю.
- Обещал - сделает, - заверил Гвоздев. - По частям на своей "Волге" мотается. Должен вот-вот подъехать.
Мысли о Пашке Сыроежкине вызвали улыбку. Гвоздев любил этого непредсказуемого талантливого парня, умеющего найти изюминку в рядовом событии и преподнести ее, как именинный пирог - торжественно и со свечами. Но особенно сдружился Гвоздев с подчиненным, когда Пашка, живший по соседству, без отговорок согласился отвезти начавшую рожать жену начбоя в роддом. "Скорую" - то как ни раскалял Гвоздев телефон, вызвонить не удалось. Вот и пришлось искать частника. А в те времена выудить его в Энске в два часа ночи было не проще, чем найти на центральной площади под клумбой дореволюционный клад.
В пять утра у Гвоздева благополучно родился сын, крестным отцом которого через месяц стал Сыроежкин.
Пашка был невысок, слегка косолапил при ходьбе. Круглое лицо под шапкой русых волос украшали карие раскосые глаза, что говорило о не совсем русском Пашкином происхождении. Сыроежкин над этим частенько подсмеивался, начиная любую речь на дружеском застолье с коронной фразы: "Думал ли я, сын ранее угнетенного народа…"
Впрочем, о чем в действительности он думал - не знал никто.
Если можно сравнить темперамент человека с вечным огнем - это Пашкин темперамент. Если можно сказать о человеке, что он как воск, от жары плавится, от холода твердеет - это о Пашке так скажете. Сыроежкин ниногда ни с кем не ссорился, но всегда добивался своего. Где мягкостью, а где и твердостью. Находчивый человек Пашка.
Многие его любили, но считали авантюристам. А он, действительно, постоянно давал пищу для размышлений. Гвоздев прекрасно помнит, как пришлось вызволять Сыроежкина из милиции, когда отправился Пашка искать сокровища в расположенную за Энском старинную крепость. Кто-то из историков рассказал легенду, будто есть в крепости подземный ход, в котором спрятана казна Александра Македонского, когда-то проходившего с войском черед город. Сыроежкин не стал копаться в архивах музеев и библиотек, проверяя легенду. В ближайшее же воскресенье, вооружившись лопатой и киркой, прихватив длинную капроновую веревку, он отправился в крепость "покопать на удачу". И все бы ничего, да провалился в заполненную черной жижей яму. Выбираясь из пещеры на свет, перепугал своим видом группу французских туристов - гостей администрации города. И хотя Пашка им на чистом английском заявил, что он - не пещерный человек, дело приняло нежелательный поворот.
Тогда Гвоздев строго предупредил Пашку, что больше прикрывать его не будет. Баста! Сыроежкин покаялся и, разумеется, пообещал удерживаться от неразумных поступков...
"Пашка-Пашка, - Гвоздев поглядел на часы. - И где тебя черти носят? Не вляпался бы в историю опять…"
Журналисты ждали кульминации. Кульминации ждали и на командном пункте. Кажется, не выстрел из ракетницы, а вздох облегчения раздался окрест, когда два мотострелковых полка, стреляя и пыля, пошли на третий, закрепившийся у холмов. Зеленые коробочки БМП и танков с двух сторон обтекали командный пункт, заполняя собой спекшуюся под солнцем и стонущую от грохота разрывов равнину. На низкой высоте над атакующими проносились пятнистые штурмовики, приводя в восторг журналистов и иностранных наблюдателей.
Командующий, довольный слаженностью подразделений, повеселел. Руки его нашли удобное положение на животе и успокоились. Заулыбались офицеры и генералы, почувствовав, как в грохоте и реве на командной пункт снизошло умиротворение.
Но хрупок мир, как первый лед Обманчиво на учении спокойствие. Атака прервалась на высокой ноте. Прервалась криком" "Стой!" И вновь напрягся командный пункт, не понимая остановки. И вновь стал следить за лопатившими воздух руками трехзвездного генерала.
- Это что за мудак на белой "Волге" прет по дороге руководства? - стараясь быть спокойным, спросил командующий. - Остановить и немедленно ко мне! Немедленно!
У Гвоздева тревожно забилось сердце: "Неужели Сыроежкин?"
… Пашка гнал машину на пределе. Так уж случилось, что заблудился на огромном полигоне. Пожалел старика-инвалида и согласился подвезти. "Здесь рядышком совсем, - заверил старик - Уважь фронтовика".
Как не уважить? Только "рядышком" оказалось за тридцать километров. Почти два часа гравийным дорогам. Вот и выбился Пашка из графика работы. И хотя старик, видя досаду журналиста, так торопился отпустить машину, что забыл деревянный костыль, Сыроежкин не раз его вспомнил, мотаясь от холма к холму в поисках потерянного пути. Так и получилось, что выехал на дорогу руководства. Когда увидел танки и БМП - хода назад уже не было. Могут ведь раздавить ненароком. Или накрыть болванкой из орудия, приняв сгоряча за мишень.
Порученец командующего - полноватый полковник с красным потным лицом - рванул дверцу остановившейся машины.
- Вы кто? Капитан?" Ну, мать твою .. Немедленно из машины и бегом к командующему! Слышишь, бегом!
Пашка слышал, но вылезал нарочито медленно. Оправил форму. Достал из салона фуражку. Собрался уже было идти, но взгляд его упал на костыль. "А почему бы ..."
Сто метров до командного пункта Пашка хромал минут десять. И тут случилось невероятное. Либо командующему надоело ждать, либо вспомнил он младшего сына, ставшего калекой в Афганистане… Метров за десять до КП к Сыроежкину подбежал командир комендантской роты.
- Товарищ капитан, командующий разрешил вам следовать дальше. Можете уезжать.
- Ну, Пашка, в рубашке ты родился, - сказал, отчитывая подчиненного, подполковник Гвоздев. Они ехали в редакцию, собрав достаточно материала для корреспонденций и репортажа. - Командующий сегодня рвал и метал. Не хотелось бы попасть под его горячую руку
- Согласен, Валерий Андреевич, - с улыбкой ответил Сыроежкин, - в рубашке. И еще - с костылем. Так-то оно, наверное, точнее будет…

История тринадцатая: КРУТОЙ ВИРАЖ

Начну с призвания. Иначе не объяснить, почему Владимир Маргасов однажды круто изменил свою жизнь. А ведь казалось, что судьба уже улыбнулась ему и можно не беспокоиться о будущем. Но что-то помешало идти вперед. Какой-то камешек в ботинке. Какая-то неудовлетворенность собой.
Он провожал в небо самолеты, врачуя при надобности их пушки и прицелы. Космонавт Леонов стал художником, навек влюбившись в небо. Знакомый летчик-испытатель начал писать стихи. Бездонный голубой океан поглощал людские судьбы играючи, подчас не замечая тех, кто окунулся в него с головой. И все же Маргасова он пленить не смог, хотя за несколько лет службы Владимира в авиационном полку - ни одного отказа вооружения на его самолетах, ни одной плохой характеристики в его адрес.
Природа щедро одарила Маргасова различными способностями. Аналитический ум его гибок и проницателен. Взгляд цепок и точен. Любовь к рисованию и музыке поражает. Но еще больше поражают художественный вкус и мастеровые руки.
Несколько лет назад случилось Маргасову срубить баньку на даче под Ижевском. Друзья восхитились. Такой проект, сказали, не грех и на конкурс послать. Знать, оценили талант, прочувствовали. А для него банька - не дело - забава для души. Срубить ее не хитро. Труднее место свое в этой жизни найти. Оно ведь на картах топографических не обозначено, и в метрику при рождении не внесено. Путь к призванию что радуга над полем: вроде и виден горбатый мостик в будущее, а как по нему пройти?
Авиационная романтика ушла из жизни Владимира неожиданно. Аккурат в тот момент, когда казалось: живи и радуйся. Поступил на первый курс в академию Жуковского. А после нее все пути открыты молодым. Можно сделать офицерскую карьеру - дай Бог каждому!
Но что-то важное сдвинулось в его душе и мешало жить как жилось раньше. Он вдруг понял, что теряет яркость впечатлений от происходящего. Что ему не интересны теперь ни самолеты, ни их вооружение. И решает уйти. Сначала из академии, а потом и из авиации…
Честно говоря, меня это решение удивило. Потому, наверное, что не понаслышке знаю, как трудно в академию поступить. Так ради чего тогда были бессонные ночи с "зубрежкой"? Все эти немыслимые напряжения и волнения, когда, казалось, не выдержат нервы-струны? Значит, все напрасно?
Маргасов не углубляется в подробности, лишь бросает в усы короткую фразу насчет того, что порой приходится жертвовать и благополучием во имя высшей цели. Но зато потом, пройдя испытание, начинаешь по-настоящему себя уважать.
Вообще, немногие из моих знакомых решались сломать устоявшуюся жизнь и заново ее начать. Возможно, Маргасову помогло то, что был еще молод и полон уверенности: лучшее впереди. Да и времена-то были не нынешние. Тогда риск еще не грозил катастрофой. И можно было решиться на крутой жизненный вираж.
Впрочем, уйти из авиации сразу у Маргасова не получилось. Смотрю на его задумчивое, слегка вытянутое лицо. Чувствую, что сейчас он там, в своем прошлом. Заново переживает давшееся с трудом решение. Ведь очень долго не было подходящего дела. Чтоб захватило всего, закружило, заставило выкладываться, почувствовать радость жизни. Каждой клеточкой, всем существом.
Как водится, помог случай. В середине восьмидесятых назначили Владимира в части дознавателем. Дело, в общем-то, рутинное. Многие бегут от него как от проказы. Времени и сил на дознание уходит много, а удовольствия от результатов - кот наплакал.
Впрочем, Маргасову расследование первого же своего дела неожиданно понравилось. То ли оттого, что у него получилось. То ли от похвал сослуживцев. А случай и впрямь был не из простых.
На аэродром их части сел на дозаправку самолет Ан-2. Летчик-майор был местный. А на носу майские праздники. И решил он махнуть домой. Месяц семью не видел. К тому же "добро" на вылет из-за погоды получено не было. В общем, закрыл майор свой самолет и, сдав его под охрану, уехал. А когда через четыре дня вернулся - разразился скандал. Из кабины Ан-2 исчезли ракетница, табельный пистолет и кое-что из мелочи.
- Вот что, Маргасов, - сказал командир полка, - случай такой, что загремим мы из-за него по всем Вооруженным Силам. А нам это надо?
- Не надо, - ответил Владимир.
- Правильно, - качнул головой командир полка, - так что землю носом рой, а пистолет и ракетницу мне найди. И побыстрее.
Расстроенный майор с Ан-2 ухватился за Маргасова как за соломинку.
- Брат, помоги! - сжал он руку Владимира как тисками. - На повышение ухожу, а после такого "чп", сам знаешь, куда посылают.
- Да я что, - смутился Владимир, - я не отказываюсь. Что смогу - сделаю.
А что он тогда мог? Первое расследование. Даже не знал с какой стороны к нему подойти. Тут-то и проявил себя маргасовский аналитический ум. Стал он раскладывать ситуацию по полочкам.
Кто мог в праздники беспрепятственно находиться на аэродроме? Часовые. Они и есть главные подозреваемые. Ничем особо не рискуя, залезли в самолет, забрали пистолет с ракетницей и… Стоп! А зачем им скручивать с приборной доски сигнальные лампочки? Не серьезно это как-то, по- детски. По- детски… На лбу Маргасова выступила испарина. Оружие могли взять дети! И если это так - часовые должны были их видеть на аэродроме.
Часовые действительно видели детей. Но все как один утверждали, что к охраняемым самолетам ребята не подходили. Да и не подпустил бы их к ним никто.
Версия рушилась как высохший песочный замок. И все-таки Маргасов решил проверить ее до конца. Он знал, что на аэродроме часто бывают ребята из соседней школы, которые занимаются в парашютном кружке. Из всего списка выделил десятерых. Проверил их алиби. Осталось четверо. Их-то и решил "раскрутить".
Чутье не обмануло. Оружие взяли они. А произошло все до банального просто.
В тот день ребята решили показать своим подругам, как прыгают с парашютом. Пришли на аэродром. Выждав удобный момент, когда часового поблизости не было, один из пареньков встал на подножку Ан-2 и продемонстрировал момент отталкивания от самолета. Так получилось, что при демонстрации ударил спиной в дверь. Она и открылась. Как тут было не воспользоваться, не взять что-нибудь на память?
Когда брали оружие - об ответственности, понятно, никто не думал. Понимание пришло потом. Но самостоятельно вернуть пистолет и ракетницу побоялись.
Такая вот история. Потом была еще одна, связанная с изнасилованием и убийством местной девушки. И ее помог раскрутить дознаватель Маргасов. Тогда-то заместитель председателя военного суда Киевского округа полковник юстиции Александр Скрипец сказал Владимиру: " Есть у тебя способности к нашей работе. Если хочешь - направим учиться в Украинскую юридическую академию".
Маргасов согласился.
Был он в то время старшим лейтенантом. А когда мы встретились в Ханкале - на погонах Владимира Анатольевича матово отсвечивали по две подполковничьих звезды. Время… Оно постоянно меняет и наши судьбы, и звания.
Должность Маргасова - заместитель прокурора 201 военной прокуратуры-начальник отдела надзора. С плодами его деятельности познакомился случайно. И не я один. На бытовом, как говорится, уровне.
На войне из удобств журналисту нужно немногое. Но почти всегда в перечень необходимого входит кофе. Его мы покупали в военторговском магазине, и каждый раз чертыхались. Ну что за дела? Почему банка растворимого кофе здесь стоит почти в 2 раза дороже, чем в Моздоке или Ростове-на-Дону?
И вот однажды с удивлением обнаруживаем, что цена на кофе упала на 30 процентов. Неужели у военторговцев проснулась совесть?
- Да нет, - пояснили нам люди знающие. - Это здесь поработал заместитель прокурора Владимир Маргасов. Его и благодарите!
С этого, собственно, и началось наше знакомство с подполковником юстиции Маргасовым. И сразу выяснилось, что проверка деятельности военторга в Чечне - далеко не главная задача Владимира Анатольевича. Но и она, как многое другое, в его компетенции.
Вообще же круг обязанностей Маргасова широк. Помните, в средствах массовой информации прошла серия материалов о том, что в Чечню направляют солдат-срочников, прослуживших менее 6 месяцев? Владимир Анатольевич взял этот вопрос под жесткий контроль. И нарушения прекратились.
Или другой вопрос. В январе-феврале 2000 года в 201 военную прокуратуру поступило более 70 обращений родителей солдат с жалобами на несвоевременное увольнение сыновей с военной службы.
- Я вполне могу понять положение командиров частей, - говорит Маргасов, - которым надо выполнять боевые задачи. Подчас им просто некем заменить подлежащих увольнению в запас специалистов. Но закон есть закон. Даже в экстремальных условиях он подлежит безусловному выполнению. Тем более, что за промахи штабных структур, занимающихся заменой военнослужащих, не обязаны своим здоровьем расплачиваться те, кто долг Родине отдал сполна.
И он рассказал случай с рядовым А.Лобивко, который через 20 дней после того, как должен был быть уволен в запас, получил тяжелое ранение.
К сожалению, подобных фактов в Объединенной группировке войск (сил) на Северном Кавказе подчиненные Владимира Анатольевича обнаружили немало. Следствием же работы по проверке своевременности увольнения солдат и сержантов в запас стало представление за подписью генерал-майора юстиции О.Устинова об устранении нарушений Закона РФ "О воинской обязанности и военной службе". В итоге были восстановлены права более 2000 военнослужащих, а в отношении командиров, допустивших нарушения, были внесены прокурорские предостережения.
В Чечне я поинтересовался мнением командиров на сей счет. Ответы многих не поместишь на газетные страницы. Понимание, что Закон надо выполнять, конечно, есть. Но нет главного - уважения к Закону. И это уже беда всего нашего общества.
В середине 2000 года одной из главных задач отдела надзора, по признанию Маргасова, стала защита от порчи и хищений федеральной собственности. Впитай мы уважение к Закону с молоком матери, наверняка график работы Владимира Анатольевича и его подчиненных был бы менее напряженным. А пока нужно тщательно проверять и склады, и различные службы. Еще есть, увы, желающие поправить собственное материальное положение за государственный счет. Но зачастую приходится вести речь об элементарной бесхозяйственности и некомпетентности.
Как-то случилось Маргасову проверять работу Моздокской КЭЧ. Можно было бы начать проверку с осмотра объектов, эксплуатацию которых она обеспечивает. С опроса недовольных людей, кои всегда найдутся даже в маленьком гарнизоне. Но Владимир Анатольевич сразу засел за отчетные документы. И поразился объему средств, потраченных на закупку дорогостоящей оргтехники. Она закупалась вместо того, чтобы своевременно проводить коммунальные платежи, производить другие расчеты… Но что тревожнее всего - приобретенное должным образом не учитывалось. Ни в бухгалтерии, ни на складе. Поэтому Маргасов не очень удивился, когда обнаружил, что часть оргтехники без надлежащего оформления вообще передали в КЭУ СКВО. Все это говорило о бесхозяйственности и заставляло сомневаться в компетентности главного бухгалтера Т. Бахтояровой и начальника КЭЧ майора М.Шамраева.
Под контролем Владимира Анатольевича порядок с бухгалтерским учетом в квартирно-эксплуатационной части все-таки навели. Но кто даст гарантию, что подобного не повторится в будущем? Вирус бесхозяйственности как вирус гриппа - на него не вырабатывается стойкий иммунитет. Если, конечно, нет под рукой необходимой вакцины.
Однажды Федор Михайлович Достоевский заметил: для того, чтобы поступать умно - одного ума мало. Нужны и интуиция, и ясная цель, и команда единомышленников. Все это есть сегодня у Маргасова. И еще - он видит результаты собственного труда, может оценить их важность, разделить радость людей, которым удалось помочь… Знать, удачным оказался крутой жизненный вираж, который заложил много лет назад. Не напрасны усилия…
2000 год

История четырнадцатая: "Г Е Н Е Р А Л"

Утром шестого июня небесный свод над Энском набух и прогнулся. К полудню громыхнуло, и сверкнула молния, но вместо ливня на землю запушил приготовленный для зимы снег.
В полдень шестого июня ведущий журналист городской газеты Михаил Петрович Мальцев купил старенькую, но крепкую еще черную "Волгу"…
Михаил Петрович с детства мечтал об автомобиле. Пионером засматривался на ЗИСы. Студентом журфака отдал сердце "Победам". Приехал работать в районную газету - задумался о полноприводном "Москвиче". Мечта, как птица, летела за Мальцевым почти пятьдесят лет. И вот, вконец уставшую, ее осуществили. Была, правда, у веселого и как лунь седого журналиста Мальцева еще одна страсть - карточный покер. Подозреваю: именно любовь к покеру и стала причиной столь поздней покупки Михаилом Петровичем автомобиля. Сам-то Мальцев при всей веселости - человек скрытный. О жизни своей никогда не распространялся.
- Зачем вам, милорд, гримасы чужого бытия? - останавливал любого, кто пытался приятельские отношения перевести в более прозрачную плоскость. - Мы рады друг другу потому, что независимы. Так будем же это ценить…
Да, к своим пятидесяти годам Михаил Петрович оказался полностью независимым от семьи и профсоюзной организации. Но профессии своей был предан самозабвенно. Никогда не предавал друзей. Находил выход даже из тупиковых ситуаций.
В один из дней сентября случилось Михаилу Петровичу задержаться у давнего приятеля Ивана Михайловича Мерзлякова за партией в покер. Ближе к одиннадцати вечера уставшие картежники решили расходиться. Журналист окружной военной газеты Валерий Андреевич Лебедев, частенько составлявший компанию Мерзлякову и Мальцеву, почесал затылок:
- Да, братцы, кажись, проигрался я вдрызг. А мне через весь город домой добираться. Кто пару червонцев одолжит?
- Зачем одалживать? - откликнулся довольный вечером Мальцев. - Я тебя, Валера, за твое спокойствие и богатырский рост, бесплатно довезу, до самого подъезда.
Попрощавшись с хозяином квартиры, они сели в черную мальцевскую "Волгу" и отбыли в известном направлении.
… В этот поздний час бодрствовал и Степан Иванович Шитиков, рядовой инспектор ГИБДД. Он тоже очень любил автомобили. Но был Шитиков тяжел и толст. И по причине своего большого веса терпел всяческие неудобства. Зеленая "шестерка", служившая до недавнего времени Степану Ивановичу верой и правдой, охнула однажды на ухабе и припала на левые колеса. Пришлось Шитикову задуматься о более выносливой машине.. Выбор остановил на "Ниве". Желтая, как песок Рижского взморья, она радовала глаз обтекаемыми формами и легко, подобно орловскому тяжеловозу, справлялась с нестандартным весом Степана Ивановича.
Однако в покупку Шитиков очень вложился. Чтобы восстановить упавшее благосостояние, ему приходилось теперь много работать. Вот и этой ночью Степан Иванович работал на проспекте, связывающим центр Энска с Западным жилым массивом. Редкая машина пролетала мимо Шитикова без остановки. Но и те, что останавливались, вскоре мирно уезжали. Водители и инспектор понимали друг друга с полуслова…
Судьбе было угодно, чтобы Степан Иванович Шитиков и Михаил Петрович Мальцев в эту ночь встретились.
Скрипнув тормозами, черная "Волга" вырулила на обочину. Михаил Петрович, тихо прикрыл дверцу, чтобы не разбудить задремавшего Лебедева и, улыбаясь, шагнул навстречу инспектору:
- Добрый вечер, командир. Я что-то нарушил?
- Ваши документы! - не принял шутливого тона Степан Иванович и поправил белый поясной ремень, врезавшийся в крутые инспекторские бока.
- Пожалуйста, - протянул Мальцев техпаспорт и водительское удостоверение.
Шитиков взял, пробежал глазами.
- Откроем капот, гражданин водитель. Посмотрим…
- А что смотреть-то? - засмеялся Михаил Петрович и похлопал "Волгу" по крыше. - И так видно, что не девушка. Вашей "Ниве", - кивнул на машину Шитикова, стоявшую под уличным фонарем - в бабушки годится.
- Я знаю, что смотреть, - со значением изрек Степан Иванович, однако какая-то рябь неуверенности впервые за вечер омрачила его мысли.
- Хорошо, - пожал плечами Мальцев, - раздеваться так раздеваться.
Шитиков склонился над двигателем и долго сличал его номер с указанным в паспорте, поругивая севшие в фонарике батарейки. Потом попросил Мальцева продемонстрировать работу осветительных приборов и, наконец, разъяснив, насколько опасным может быть люфт рулевого колеса, высказал немедленную готовность его проверить.
Михаил Петрович отказываться не стал: хочешь - смотри. Но каждую процедуру сопровождал веселыми комментариями. Именно они и сбивали с толку Шитикова, мешая поставить точку в затянувшейся проверке. Мол, нарушаете, гражданин… Будем составлять протокол.
"За что же зацепиться? - лихорадочно соображал Степан Иванович. - Не показал правый поворот при остановке? Черт, сразу надо было об этом заявить. А мужик, видать, тертый. И свидетель вон в машине сидит. Нет, поворот не пройдет. Тогда что? Отсутствие аптечки? Лежит, лежит аптечка, крестом взгляд колет… Так, а что если зацепится за люфт руля? Пусть-ка потом докажет, что люфт в норме. А я скажу - за ночь недостаток устранил. Протокол, правда, составлять - дело дохлое. Ну так припугну просто протоколом. До сих пор ведь угроза срабатывала. Раскошеливались мужички при первом же намеке…"
Размышления Шитикова прервал бодрый и откровенно насмешливый голос Михаила Петровича:
- Ну что, командир, кажись, всю мою старушку ощупали. Или еще куда заглядывать будете?
- Хватит, пожалуй, - усмехнулся в ответ Степан Иванович. - Только я бы на вашем месте, гражданин водитель, не веселился. Люфт-то рулевого колеса - сверх нормы. Так что будем составлять протокол.
В этот момент из приоткрывшегося заднего окна "Волги" выглянул Валерий Андреевич Лебедев:
- Ну что там у вас, Михаил Петрович? Анекдоты, что ли травите? Я же тороплюсь… - мерцающий свет уличного фонаря осветил зеленую рубашку Лебедева. И хотя затемненное стекло помешало Шитикову хорошо разглядеть говорившего, он понял: в машине - военный. И чертыхнулся, что не рассмотрел пассажира "Волги", когда проверял люфт руля, и почему-то напрягся. И даже забыл, что пять минут назад собирался составлять протокол.
Замешательство инспектора уловил Мальцев. Он взял Шитикова под руку и легонько потянул в сторону.
- Вот неприятность-то! Я думал: он - спит, а он проснулся. А все потому, что ты слишком шумел, командир. То надо проверить, это…Плохи теперь твои дела.
Степан Иванович высвободил руку.
- Не понял. Вы мне угрожаете? - Эти слова по замыслу Шитикова должны были прозвучать твердо, дабы привести водителя в замешательство. Но голос Степана Ивановича неожиданно потерял звук. Вместо грома послышалось лишь змеиное шипение.
- Вы мне угрожаете? - вновь шепотом переспросил инспектор.
- Я? - Мальцев ткнул себя большим пальцем в грудь. - Я - нет. А вот он, - кивнул в сторону машины, - проверок не любит.
- Он - это кто? - переспросил Шитиков.
- Он, - Мальцев наклонился к уху инспектора. - Генерал. Точнее, заместитель командующего округом внутренних войск. Твоя система, командир.
Шитиков окончательно забыл о своем намерении составить протокол.
- А что он делает в вашей машине?
Михаил Петрович развел руками и пожал плечами:
- Как что? Едет.
- Я понимаю, что едет. Но почему не на служебной?..
В этот момент сквозь приоткрывшееся окно показался массивный квадратный подбородок Лебедева. Раздался густой бас:
-Мальцев! Е-п-р-с-т, с кем ты там лясы точишь? Мне надоело ждать.
Голос, как показалось Степану Ивановичу, был властным и парализующим. Еще на заре инспекторской деятельности на Шитикова пролился гнев его командира взвода. В итоге оказался Степан Иванович без премии и чуть было не лишился места в ГАИ. Но голос командира взвода был писком комара перед прозвучавшим рыком медведя.
- Сейчас, товарищ генерал, одну минуту, - крикнул Мальцев и, извинившись перед Шитиковым, заспешил к машине. Там он переговорил о чем-то через окно с сидящим "генералом" и направился обратно.
О чем был разговор - Шитиков не расслышал. Но до него долетел приказ сидевшего записать фамилию, имя и личный номер инспектора.
Мальцев, виновато улыбаясь, подошел к Степану Ивановичу:
- Ну, командир, извини. Сам видишь - генерал сердится. Давай, называй свои данные.
Шитиков почувствовал, как пересохло во рту. И моляще попросил:
- Слышь, друг, а может, мы, это, как-то уладим дело?
Мальцев задумался:
- А что ты предлагаешь?
- Ну, может, - Шитиков замялся,- бутылку коньяка от меня генералу преподнесешь?
- Бутылку? - Мальцев засмеялся. - Нет, командир, наш генерал меньше ящика не берет.
- Да? - Шитиков почувствовал себя раздавленным, но инстинкт самосохранения требовал соглашаться. - Хорошо, пусть будет ящик. И давай забудем это досадное недоразумение.
Инспектор полез в карман и протянул Мальцеву несколько сотенных купюр.
-Возьми, друг, и езжай с Богом…
Возле дома Лебедева Мальцев задержал готовившегося выйти Валерия Андреевича.
- Валер, а ты сколько бабок сегодня проиграл?
- Да рублей триста пятьдесят. А что?
- А то, -засмеялся Мальцев, - держи свой проигрыш, - протянул деньги. - Как говорится, с любовью от благодарных поклонников.
- Каких поклонников? - не понял Лебедев.
- Да есть тут один, - загадочно произнес Михаил Петрович и, вновь прыснув со смеху, добавил, - да вы его недавно видели, товарищ генерал…

История пятнадцатая: КОМДИВ ИЗ ЦАРСТВА ОРЛОВ

Подполковник Ганза, еще не сбросивший с век остатки сна, вышел из своей командирской палатки. Утро уже рождалось, проступая неярким светом за изогнутой линией заснеженных гор. Плотный зимний ветер с разбегу толкнул Андрея Николаевича в лицо и грудь, пошарил как воришка в карманах и за воротником камуфлированной куртки и, не найдя ничего любопытного, посвистывая, полетел дальше.
Ганза сухо закашлялся, вздрагивая всем крупным телом. Выругался, злясь на выжигаемый холодным воздухом кашель. Но больше - на простуду, прицепившуюся к командиру отдельного артиллерийского дивизиона сразу, как закончились активные боевые действия, и артиллеристы лагерем встали на небольшом плато у развалин старинной чеченской крепости.
Вот угораздило! Бывало, по двое суток не снимал распухший под дождем бушлат и - ни соплей, ни хвори. А тут вдруг сдал, отпустив напряжение боев. И было в этом что-то постыдное, ненормальное, что-то противоестественное для войны.
На кашель Ганзы из палатки, потягиваясь и зевая, неторопливо вылез лопоухий Бакс. Обычная дворняга, щенком прибившаяся к артиллеристам в одном из чеченских сел. Рявкнув пару раз для порядка, пес поспешил за удалявшимся в сторону сторожевого охранения командиром дивизиона. Ровно и миролюбиво относясь ко всем артиллеристам, Бакс по-настоящему был предан только Ганзе. Словно и он, сменив вольную жизнь на военно-полевую, до кончика хвоста проникся строгой армейской суббординацией.
Рассвело. Артиллеристы, умывшись и позавтракав, занялись обслуживанием техники. Зеленые "самоходки", подняв в сторону заснеженных вершин хоботы пушек, в любую минуту готовы были содрогнуться от рвущих воздух залпов. Правда, в этот день стрельба не планировалась. В мотострелковой бригаде, поднявшейся по немыслимому серпантину горных дорог в царство орлов, ждали иностранных журналистов.
- Примите огонь на себя, Андрей Николаевич, - улыбаясь, сказал на совещании Ганзе командир бригады. - Специально, конечно, готовиться не надо, однако людей настройте: пусть не боятся говорить правду.
- Мои скажут, - рассмеялся командир дивизиона. - За войну как артисты позировать перед видеокамерами научились.
- Вот и отлично, - подвел черту комбриг, - И проверьте, на всякий случай, внешний вид солдат. А то попадется на глаза иностранцам какой-нибудь механик-водитель в грязном комбинезоне, так они на весь мир крик поднимут, что российские солдаты бог весть во что одеты.
- У нас таких нет, - ответил Ганза.
- Я знаю. И все-таки проверьте. Политика…
Иностранцы появились ближе к обеду. Больше десятка цивильных людей с фотоаппаратами и видеокамерами принес под Итум-Кале усталый военный вертолет. И всем не терпелось на передовые позиции, где бы кипел бой. И чтобы они могли все заснять, все прокомментировать.
Коверкая русские слова, иностранные журналисты выразили готовность немедленно приступить к делу, и были явно разочарованы, когда им объяснили, что активные боевые действия уже прекращены.
- Что же мы сможем увидеть? - расстроенно спросила немолодая короткостриженная шведская журналистка.
- Все, кроме разрывов снарядов и смертей, - ответил офицер из пресс-центра Объединенной группировки войск.
- Но нам дадут хотя бы побеседовать с теми, кто в боях участвовал? - поинтересовался широкоплечий средних лет мужчина, представлявший телекомпанию из Германии.
- Это сколько угодно. У артиллеристов. Сейчас мы поднимемся к ним по этой дороге, - указал офицер на разъезженную грузовиками грунтовку, терявшуюся за горой.
Охая и вздыхая, переговариваясь о чем-то своем, журналисты отправились к видневшимся вдали "самоходкам".
Они в клочки разорвали размеренную жизнь дивизиона, выхватывая к себе для интервью то командиров артиллерийских батарей, то солдат и сержантов. И сколько ни говорили, сколько ни спрашивали, задавая подчас каверзные вопросы, все было мало. Словно что-то другое хотелось услышать. Что-то мрачное, сенсационное.
Уставшие от поисков немецкие журналисты подошли к невысокому веснушчатому солдату, вынырнувшему из стального нутра стоявшей с поднятой крышей трансмиссионного отделения "акации".
-Простите, - обратился к нему немец, хорошо говоривший по-русски. - Вам можно задать несколько вопросов?
Паренек пожал плечами и, выудив задубевшими пальцами из кармана брюк сигарету, ответил:
- Задавайте.
Был он худ и слегка лопоух. Обветренная красноватая кожа лица стала кое-где сходить. То ли от горного загара, то ли не выдержав напора плотных ветров. Он курил, с интересом поглядывая на совещавшихся о чем-то телевизионщиков. Но вот один из них вскинул на плечо видеокамеру и отошел в сторону. Второй с микрофоном подступил к артиллеристу.
-Скажите, - начал он, - что вы чувствуете сейчас, находясь в этих горах? Ведь позади яростные бои и гибель ваших товарищей. Ради чего вы воюете?
- Что я чувствую, ради чего воюю? - повторил, переваривая вопрос, веснушчатый солдат. - Как бы вам объяснить-то подоходчивей… А вы откуда будете?
- Из Германии.
- О, тогда это просто, - в глазах паренька мелькнула веселая искорка. - Я защищаю Отечество. А чувствую, наверное, то же самое, что и мой дед в Берлине в сорок пятом: боль за погибших и великую радость победы.
Наблюдавший за этой сценой Ганза видел, как побледнели немецкие журналисты и заторопились уйти. На правах хозяина он бы мог, конечно, попытаться снять появившуюся неловкость, но не стал. Ганза думал о жизни. О том, что у каждого свой путь, свои цели. И лет через пять-десять все, кто с болью и криками шел военными дорогами Чечни, мало будут напоминать себя сегодняшних. Но он очень бы хотел, чтобы они избежали обид на страну, частенько забывающую подвиги своих солдат, чтобы самолюбование не заслонило в душах память не только о живых, но и о павших…
Красивое лицо Ганзы, давно приобревшее оттенок зари, застыло. Ему почему-то вдруг вспомнился старший лейтенант Дима Рачков - арткорректировщик из танкового полка. Было что-то притягательное в этом высоком худом как тростинка парне. Возможно, бесстрашие: Рачков не боялся идти вперед, хотя знал, что боевики в первую очередь целят именно в корректировщиков. Возможно, неподдельная любовь к артилерийскому делу, которое, считал Дима, самое главное на земле.
Появляясь в дивизионе, Дима почтительно здоровался с офицерами, не забывая поблагодарить за своевременную поддержку "огоньком". Его слегка вытянутое лицо светилось неподдельной радостью и уважением. И даже не замечалась легкая димина шепелявость, наверняка, служившая в детстве поводом для ребячьих насмешек.
Ганза представил Рачкова отчетливо, словно тот в эту минуту стоял перед ним. Но нет, - вздохнул тяжело, словно почувствовал на плечах непосильную ношу, - не встанет больше Дима перед ним и не прошепелявит с улыбкой свое "здравия желаю". Как узнал Андрей Николаевич от знакомого танкиста, Диму Рачкова убил "духовский" снайпер. Совсем недалеко от Волчьих ворот.
Память. Какой все-таки сохранит она эту жестокую необъявленную войну?
Из прошлого выдернул Ганзу его заместитель - майор Александр Виноградов.
- Андрей Николаевич, - обратился зам глуховатым сорванным голосом. - Вот тут журналист спрашивает о курьезах на войне. Даже не знаю что рассказать.
- А ты расскажи как вместе с капитаном Виталием Сметанских въехали на КамАЗе в опорный пункт боевиков.
- Так ведь нам не до смеха было.
- Точно, но история любопытная.
Ганза не раз вспоминал случившееся под Урус-Мартаном, размышляя о превратностях судьбы. Тогда КамАЗ с Виноградовым, помощником начальника штаба дивизиона и пятью солдатами проскочил нужную развилку и свернул не там. Да и не мудрено: ночь, густой туман, в двух метрах от себя ничего не видно. Ошибку поняли только тогда, когда с включенными фарами машина въехала в расположение боевиков. Впрочем, то, что возле костра, разожженного недалеко от блиндажей, греется с десяток бандитов, Виноградов и Сметанских сообразили лишь подъехав вплотную.
Несколько человек у костра встали, чтобы разглядеть сидевших в кабине. Зыбкую картину струившегося в свете фар тумана могла вот-вот перечеркнуть перестрелка.
- Эй, кто вы? - гортанно крикнул один из чеченцев.
Странно, но по его, в общем-то, спокойному голосу офицеры почувствовали, что приезд грузовика боевиков не удивил. Вероятно, у них даже мысли не возникло, что в КамАЗе, нагло пробивающем туман всеми своими фарами, сидят офицеры и горстка солдат.
- Разворачивайся, - негромко приказал Виноградов водителю. - Быстро!
Машина, слегка сдав назад, развернулась и, вырывая из дороги грязь, помчалась к развилке. Опешившие боевики не сделали вслед ни единого выстрела. А сидевшие в кузове солдаты, наверное, так и не поняли, что находились на волосок от смерти…
Счастливый случай. В него многие верят на войне. И Ганза верит, хотя понимает, что везение - величина не постоянная. Надежнее все-таки рассчитывать на высокий профессионализм, когда мастерство сочетается со смекалкой. Но и случай не надо сбрасывать со счетов. Это важно, чтобы удача вам благоволила.
… В тот день мотострелки занимали поросшую сосняком высоту. Выдвигались ротными колоннами, без техники. Ганза шел с командиром батальона подполковником Сергеем Еременко и его штабом. За ними на значительном удалении - третья рота.
Шли медленно, сдерживаемые тяжелым грузом. К тому же автоматы приходилось держать наготове.
Две роты, начавшие подъем раньше других, уже окапывались на вершине, а Ганза, Еременко и взбиравшиеся с ними люди одолели только половину пути. Они совсем близко приблизились к небольшому ровному выступу, удобному для привала, когда из чащи неожиданно показался боевик. Он беспечно шагал по склону, занятый своими мыслями. Увидев солдат и офицеров, боевик вскрикнул, развернулся и бросился наутек.
- Повезло гаду, - выругался Еременко после того, как бандит исчез из виду. - Но как он здесь оказался? Разведчик?
- Может, и разведчик, - согласился Андрей Николаевич. - Кругом лес, всякие сюрпризы возможны.
Вскоре устроили привал, поджидая, пока подтянется третья рота. Выставив охранение, решили перекусить. Не успели.
- Тревога! "Чехи" атакуют! - закричал лежавший в охранении коренастый снайпер-контрактник и тут же открыл огонь.
Бандиты охватывали штаб батальона в полукольцо. Около 60 человек, они имели численное превосходство. И только преимущество в высоте позволяло мотострелкам сдерживать яростный напор.
- Ничего, мужики, -стараясь приободрить подчиненных, прокричал подполковник Еременко. - Сейчас наши подойдут. Продержимся!
- Сергей, - сказал комбату Ганза, - можем и не продержаться. Надо вызывать огонь артиллерии… На себя…
Три залпа понадобились артиллеристам, чтобы разметать атаковавших бандитов. А когда подошла рота и прочесали местность - обнаружили присыпанные листвой блиндажи. И хотя срублены они были из свежих бревен, ни пней, ни опилок мотострелки не нашли.
После того дня Ганза особенно поверил в судьбу. Уберегла она его от своих снарядов, как, впрочем, и тех, кто оборонялся рядом. Или, может, все дело в другом? Точно выданные Андреем Николаевичем координаты помогли? Мастерская корректировка им огня?
Нет, все-таки то была судьба, пославшая Ганзе немножечко удачи.
…Иностранцы улетали под вечер. По лицам и речам чувствовалось, что встречей они остались довольны. Даже немцы, ошарашенные ответом веснушчатого артиллериста. А широкоплечий, прощаясь с Андреем Николаевичем, неожиданно поднял большой палец левой руки вверх.
- Все было просто гут!
-Да-да, гут! -Согласился Ганза, отпуская рукопожатие. Сам не зная почему, он вдруг ощутил яркую, как вспышка света, радость. Возможно, от того, что до немца все-таки дошло что чувствуют и ради чего воюют в Чечне российские артиллеристы.
2000 год

Далее>>